Смерть святого Савы
Шрифт:
Один ученик ткача из Генуи в 1492 году вышел из бухты Палос на атлантические просторы. На голове у него был шлем, облик которого миллионы людей будут помнить и столетиями подражать ему, причесывая волосы в виде этого шлема. Он искал кратчайший путь в Индию, но когда пристал к неизвестному берегу, стало ясно, что это не индийская земля, которую ожидал увидеть он и его соратники, а совсем другая, названная впоследствии Америкой. Тем не менее Колумб и дальше считал новооткрытый континент Индией, держался так, будто все было в порядке, и продолжил изыскания, не принимая в расчет то, что курс был неверен. Пять путешествий измотали его до предела, и он умер в 1506 году, продолжая утверждать, что открыл новый путь в Индию…
Подобное случалось и позже. В середине XX столетия благодаря ошибочным вычислениям открыли звезду, свет которой в космосе при точных расчетах обнаружить было невозможно…
Такие плодотворные ошибки всегда меня занимали. Неудивительно, что я, как
Вот как я думаю.
В нашей семье до недавнего времени хранились три книги с застежками. Мы обнаружили их в ларе, где когда-то держали летом солонину, засыпанную, чтобы не прогоркла, кукурузным зерном. Все три книги были с замками и без ключа. Два замка были не заперты, а третью книгу открыть мы не смогли. С замка сделали слепок, однажды отец принес домой маленький ключ с бородкой в виде буквы «S» и открыл книгу. Выяснилось, что в нашей семье издавна упоминали «Атлас ветров», рукопись, привезенную из Буды, где в XVIII веке жил наш предок, который на основе Качича составил сербскую историю на латыни. В семье рассказывали, что «Атлас ветров» был написан или переписан его рукой, а затем дополнялся разными текстами на греческом, латинском и сербском вплоть до 1892 года. Главное внимание в этом труде уделялось балканским ветрам, но приводилась и история предмета, которым занимался автор атласа.
Первую карту ветров балканского неба, говорилось в рукописи, составил Одиссей, и она была начертана на его парусе. Эта карта утрачена, как и бесчисленные последующие, но все время создавались новые. Второй «Атлас ветров» тоже составлен на крайнем юге, в Греции, примерно во II веке до Рождества Христова. Пользуясь этим, также утраченным, атласом, один неизвестный скульптор из Афин в I веке до нашей эры воздвиг Башню ветров и поставил перед собой невероятную задачу – изваять на ней статуи всех ветров, что дуют через Аттику. На фризе башни каждый из ветров был отмечен, изображен и снабжен отдельным описанием. Третью карту ветров заказал один государь. Она была выполнена по приказу деспота Стефана Лазаревича в XV веке, чтобы можно было следить за движением неприятельских кораблей по Дунаю вблизи Белграда, столицы деспотии. Четвертую карту сделал Петр Димитриевич, фокусник, который, прорицая судьбу по старинным серебряным монетам и снимая шляпу третьей рукой, прошел через все ветры Подунавья. В 1869 году в Большой княжеской пивной в Белграде он уведомил посредством специальной афиши о сеансе магии. Афиша была отпечатана в типографии, размещенной на одном судне у земунской пристани, и обещала зрителям множество волшебных номеров, в том числе «Чудесную карту ветров», которая обеспечивает безопасное плавание и верный курс.
– С картой ветров ошибиться невозможно! – утверждал Димитриевич. К афише прилагалось объявление: «После представления будут приготовлены пончики, которые раздадут почтеннейшей публике. В каждом пончике находится карта ветров, а в одном из них – цесарский дукат. Кто его найдет, может оставить себе».
Вместе с афишей Димитриевич напечатал и «Чудесную карту ветров», предназначенную для раздачи в пончиках, но именно это привлекло внимание полиции. Изготовленные на судне экземпляры карты были конфискованы и уничтожены вместе с афишей, представление Петра Димитриевича запрещено, а сам корабль с типографом, обвиненным в печатании без разрешения документов военного значения, отбыл вверх по Дунаю, искусно используя попутный ветер, и, избежав таким образом преследования, ушел на австрийскую сторону…
«Атлас ветров» прерывал в этом месте историческую часть и переходил к главному предмету изложения – каталогу балканских ветров. Они различались по направлению, с которого дуют, по времени года и суток, ибо один дует на дукат, а другой на грош, и по тому, что они несут, потому что один ветер приносит град, а другой пух. Были описаны игры на Крестопоклонный день, когда дети делятся на две команды и каждая болеет за один из двух ветров, что борются в этот день в небе, и читают молитвы, обращенные к святым или к преподобным златоустам – иерархам, которые своей сладкозвучной проповедью способны усмирить демонов воздуха.
Вот такой атлас из 32 ветров, половина из которых дневные, а половина – ночные, хранился в нашей семье поколениями, и я помню, как отец время от времени читал его нам зимой в полнолуние, когда (как говорилось) мясо животных слаще, а карман пуст, как диск у молодого месяца. Все ветры были занесены в одну карту, поделенную на 64 поля, белые из которых обозначали дни, а черные – ночи месяца, а два оставшихся – 366-й день и 366-ю ночь високосного года, когда дуют скоромные ветры.
Особое внимание отец обращал на заключительную часть атласа, где помещалось наставление читателям, как избежать всех опасностей и не последовать за неправильным ветром в неправильном направлении. Судя по рукописи моих предков, в балканском небе было столько опасных ветров, что из смертоносной игры, которую они затевали в небесах и днем, и ночью испокон веков, очень трудно было вырваться
невредимым. Посему великим и важным искусством было вникнуть во все хитрости и ловушки небесного устройства, изучить все их варианты, никогда не разыгрывать неверную карту и побеждать в игре с небесами, используя ветры себе на пользу или хотя бы не во вред. Всегда выбирать верную масть, которая приведет к добыче и успеху, избегать блужданий и неизвестности, никогда не задерживаться на перекрестках, где встречаются западный и северный ветры, не терять дороги и добраться до цели, как до того дуката в пончике, – вот что было высшей мудростью и главной задачей жизни. «Атласы ветров» помогали человеку научиться этой мудрости и выполнить эту задачу. Наш «Атлас ветров» – наставление в непогрешимости – принадлежал к такому роду книг, и сам я до недавнего времени ему верил.В тот год зима выдалась холодной, язык во рту просыпался рано, рыба жирела, прохожие на улице Рузвельта покупали цветы после «смущенного ветра» с кладбища. Я работал возле окна, открытого в том году в последний раз. На полу были разбросаны тетради и книги; толстые тома стояли прямо, тонкие – раскорячившись, как палатки, на ковре. Тонконогий столик шатался, сотрясаемый моими шагами, нагруженный, словно мул, раскрытыми и закрытыми справочниками, которые я мог различить и с закрытыми глазами, по одному весу. На полках уже давно не было места…
Я завершал труд, который длился десятилетиями; он сросся со мной, как мозоль с ладонью. Приводя его к концу, я уже не помнил, когда он был начат; я заканчивал его в другой квартире, в ящиках уже не было ни одной из тех рубашек, в которых я писал первые страницы, а в моем рту давно уже недоставало зубов до числа дней в месяце. Это была объемистая рукопись, в которой излагалась история некоей многовековой деятельности на Балканах.
Неизвестные рукописные документы и тайные планы, составленные в иерусалимских катакомбах, рукописи из Парижа и Бухареста, копии документов из Московского архива Министерства иностранных дел (закрытого для посторонних) и из Ватикана (из которых выдаются для чтения только те, что относятся к Конгрегации пропаганды веры), секретные донесения разведывательных служб XVIII века, в которых говорилось о жизненно важных вещах для двух-трех империй тогдашнего мира, извещения о контрабанде мехов, закупках токайского вина и пополнении русской царской конюшни, монашеские протоколы и повеления с Афона, церковные бумаги монастырей обоих исповеданий в Далмации, объемистая тайная переписка Дубровницкой республики XVII и XVIII веков – все это годами сливалось в мой труд. Все было проверено до мелочей, каждый факт имел свою тень или был чьей-то тенью, и тени эти были приведены в соответствие со своим прототипом. Во время работы я был решительно настроен ни на секунду не терять контроль над этим огромным материалом со всей ветрометной балканской земли, где у каждого имени есть хвост, а каждый хвост рано или поздно поджигается, чтобы обнаружились следы под ним.
И все-таки я уже не так любил свой труд, как в начале работы. Последние строчки дописывал, понуждаемый количеством уже готовых страниц, и в тяжелой рукописи, исчерпывающе документированной и неоднократно проверенной, меня привлекали теперь исключительно цвет и запах старой бумаги, напоминавшие о том времени, когда на моей голове росли другие волосы. Дни, оставшиеся позади, приходилось умножать на три, иначе казалось, что все случилось вчера, а дни подступающие я вообще не в силах был предвидеть: время собралось и зажало меня со всех сторон, словно колодец. Труд приближался к концу, когда мои дети (родившиеся в его начале) уже выросли, и я чувствовал, что предал их ради рукописи, которая теперь для меня значила не больше, чем лосиная блоха. Я размышлял о том, что, как и мои сверстники, получил все с десятилетним опозданием, и только на пятидесятом году жизни обнаружил, что весь свой век не умел пить вино и глотал его с открытым ртом, то есть без толку. Напрасно были написаны – показалось тогда – и мои книги: и эта последняя, и десять предыдущих, что в красивых обложках стоят на желтой полке в моей комнате. Короткое бабье лето было на исходе, и я сидел на солнце, прислушиваясь, как ветер залетает в дом.
Вдруг я услышал позади себя что-то вроде хлопков птичьих крыльев, и, прежде чем успел обернуться, что-то большое и темное вылетело из комнаты и порхнуло к небу. Я подошел к окну, пытаясь понять, что это могло быть, и тут над моей головой, задев волосы, вылетело еще что-то. Все дальнейшее я видел собственными глазами. С полки в комнате одна за другой поднимались и вылетали через окно книги моей библиотеки. Они хлопали на ветру страницами, словно крыльями, и мне пришлось отступить в сторону, чтобы они меня не поранили. Натыкаясь на стены и рамы, ударяясь о стекла, сталкиваясь друг с другом, вылетали в окно вместе с остальными и книги, которые я сам некогда написал, оставляя желтую полку пустой. Они стремительно набирали высоту, и самые быстрые (среди них я узнал «Атлас ветров») уже, как стая перелетных птиц, ловили ветер высоко в воздухе, их трудно было отличить от ласточек или диких гусей, которые в это время года летят в белградском небе на юг.