Смерть титана. В.И. Ленин

Я всегда знал: если что-либо необходимо сделать быстро, то лучше всего не тратить времени на уговоры и разъяснения, а сделать неотказно самому. Только убьешь время, коли начнешь кого-либо просить или доказывать необходимость. Самому получается быстрее и четче. Это — черта моего характера, а скорее всего и недостаток. Но я так привык, это моя жизненная обывательская прикладная философия.

Помню, как во время Всероссийского субботника 1 мая двадцатого года, довольно скоро угодливо названного товарищами-соратниками и современными историками «ленинским» (об этой специфической черте нашего народа и нашего победившего движения, а именно — подобострастном стремлении к обожествлению и приданию лидеру инфернальных черт всеведения я еще постараюсь написать), я нес вместе с другими самое обычное бревно. Самое обычное бревно, валявшееся в куче среди прочего хлама. В конце концов и бревно должно лежать на своем месте, а не быть бесхозным. Эта история обросла легендами и даже анекдотами, суть которых заключалась в том, что участников этого субботнего «ношения бревна» оказалось значительно больше, чем было на субботник собрано народа. Но простим людям их некоторые слабости. Я только хотел отметить, что за всеми этими курьезами никто не обратил внимание, что товарищ Ленин первым взялся за комель — самую тяжелую часть бревна. Это произошло совершенно инстинктивно. Одним словом, за программу, не успев выяснить, кто из моих товарищей оказался в тюрьме, я, уже не надеясь ни на кого, взялся сам.

Эта первая программа, вернее предпрограмма, строго делилась на четыре части и была написана в ощущении тюремных тревог, а оказалась по объему такой небольшой, что через несколько месяцев, в тюрьме же, пришлось писать более полное и подробное «Объяснение программы». Расширить и растолковать, а потом и прокомментировать можно все. Но вряд ли стоит делать эти мои воспоминания путеводителем по моему собранию сочинений, поэтому остановлюсь только на главном. В первой, обзорной, части тезисами были обозначены положение рабочего класса в России побеждающего капитализма, неизбежно начавшаяся с этим капитализмом борьба рабочего класса и следующий отсюда вывод: эта борьба по сути есть борьба против всех классов, живущих чужим трудом. Она может окончиться лишь переходом политической власти в руки рабочего класса. Вся земля, орудия труда, рудники, фабрики, машины должны перейти в руки всего общества. Это необходимо для устройства социалистического производства. Все, что новым обществом совместных тружеников будет сделано, должно идти только на пользу самому трудящемуся.

Первый раздел заканчивался мыслью о том, что главным препятствием в борьбе русского рабочего класса за свое освобождение является неограниченное самодержавное правительство с его безответственными чиновниками. Впрочем, моя надежда на то, что честность, заинтересованность и, наконец, компетентность в вопросах власти этих самых государственных чиновников зависит от того, из какого слоя общества он вышел и кому служит, оказалась достаточно наивной. Перед самой революцией в работе «Удержат ли большевики государственную власть?» я с упоением заметил, что кухарку можно научить управлять государством. Но вот лишить ее желания брать взятки на государственном посту, избавить от комчванства, нового сословного качества, видимо, удастся не скоро.

(В скобках замечу: возможно, в своих дореволюционных работах мы, социал-демократы, а потом и большевики, переоценивали значение среды в деле воспитания человека. Изменится, дескать, среда — и по мановению волшебной палочки переменится человек. Человеческие инстинкты оказываются более глубокими. Достаточно посмотреть на наше чиновничество, даже на наших вождей. Как быстро привыкли барствовать эти бывшие пролетарские витии. Вспоминаю о двух вагонах с «товарами особого груза», прибывших из Германии для «надобностей Коминтерна». Шифровку о выдаче посыльному 200 тысяч золотых немецких марок подписал сам Григорий Зиновьев — дорогой соратничек, с которым вместе в шалаше, в Разливе, отсиживались от ищеек Временного правительства. А теперь этот партийный князь взял себе на службу, говорят, бывшего царского повара, а тому, видите ли, для качественной готовки не хватает разных деликатесов, трюфелей и черт знает чего еще. Народ голодает, обовшивел, армия в обносках — а «ответственный груз», проследовавший через Ревель, как выразился старый, проверенный еще подпольной работой партийный товарищ, — это деликатесы для жирного Гришенькиного пуза: ананасы, мандарины, бананы, разные фрукты в сахаре, сардинки… И еще парижское бельишко для Лилиной, для разных партийных метресок духи, мыло, кружева… Головы надо было сечь сразу этим соратникам! Но всему свое время, сейчас главное — постараться выздороветь, не нервничать и продолжать задуманную работу.)

В разделах Б, В, Г и Д программы соответственно находились тезисы о самой партии как организации, помогающей рабочему классу развить собственное самосознание, и проводится мысль, что борьба рабочего класса ставит целью завоевание политических свобод. Это звучало тогда достаточно принципиально, было отмечено также, что, не отделяя себя от рабочего движения, русская социал-демократия будет поддерживать всякое общественное движение против неограниченной власти самодержавного правительства. Для того чтобы спихнуть неугодный режим, хороши любые меры и все объединения. Русскому народу нужна не помощь правительства и его чиновников, а освобождение от их гнета. И отсюда яснее ясного следовало, что освобождение рабочего класса должно быть делом самих рабочих. Все эти положения были не такими уж очевидными на излете XIX века, какими они кажутся нам сегодня. Но продолжаю, держа перед мысленным взором проект, его вкратце описывать.

Ко времени написания этого документа русская социал-демократия выработала некоторые общие воззрения и на основе их создала определенные требования. Одно касалось созыва Земского собора из представителей всех сословий для выработки конституции (Земского не собрали, а в Учредительном собрании не получили достаточно голосов избирателей и потому распустили), другое требование было об уничтожении сословий и полного равенства всех граждан перед законом.

Занятно, конечно, что подобные вещи писались в тюрьме. Но, как показал не только мой опыт, разве тюрьма не место для создания самых безумных проектов? Пока одни тюремщики в смазных сапогах и полицейских шинелях пьют пиво и водку, а другие, рангом выше, в коронах и лентах через плечо пишут рескрипты и танцуют на балах, узники неустанно думают о свободе. И, намыкавшись со своею собственной личной свободой, часто начинают думать о свободе всеобщей.

Стояли в программе требования об отмене паспортов, о равенстве вероисповеданий, о свободе союзов и стачек, о свободе печати и требование 8-часового рабочего дня, запрещение ночной работы, а также работы детей до 15 лет. Здесь, в известной мере по неопытности писавшего, были перемешаны требования, так сказать, фундаментальные, на которые царская власть никогда бы не пошла, поскольку выполнение их как бы автоматически отменяло самодержавие и требования насущного дня, традиционные требования европейских социал-демократов. Таким было требование учреждения промышленных судов — искать справедливости у власти! Тогда это мне казалось актуальным, а сегодня — смешным: вопрос момента, как и требование безусловного запрещения практикуемой хозяевами и администрацией расплаты за труд товарами. Ну хорошо, если дали рабочему с фабрики вместо заработанных денег кусок сукна, из которого жена рабочего сошьет ему или сыну штаны, а если на фабрике изготовляют хрусталь или какие-нибудь химреактивы, с этим-то рабочему что делать? Хрусталь в суп не положишь и детей им не накормишь. И это в конце XIX века!

Существовали требования и в пользу крестьянства. Их было, в отличие от требований в пользу рабочих, только четыре, но все они отражали глубочайший кризис, который царил в крестьянской среде. Я перечислю сейчас эти требования, и, лишь слегка вдумываясь, каждый непредубежденный человек почти мгновенно поймет, какой глубокий средневековый феодализм управлял большею частью российского люда. Феодализм, переходящий местами в патриархально-родовые отношения.

Если по отношению к рабочим программа говорила о 8-часовом дне, то крестьян в первую очередь надо было освободить от круговой поруки.

Я давно уже понял, что, работая над этими мемуарами, надиктовывая их, а порой и проглядывая после секретаря отдельные куски текста, внося в него правку, я создаю еще и некоторый путеводитель убежденного социал-демократа по эпохе. В моих текстах встречаются отдельные слова и выражения, уже отсутствующие как понятия в обиходном языке, следовательно, их надо растолковывать. Необходимо объяснять также и отдельные элементы жизни, стремительно, словно Атлантида, погружающиеся в глубь предыдущего, царского режима. Ну, например, понятие «круговая порука». Для всех говорящих на русском языке это долго будет означать некую солидарную ответственность небольшого коллектива. Это — как класс в школе: когда кто-то из учеников набедокурил, виновник не признался в содеянном, и тогда весь класс оставили без обеда. Но, оказывается, к такой точно ответственности, а точнее, к жестокой кабале, можно было в самом конце XIX века принудить целый социальный класс. Подумать только, русское крестьянство, а точнее, крестьянская община, восхваляемая народниками как образец естественной народной жизни — восхваляемая горячо! — несла коллективную ответственность в законодательном порядке за своевременное и полное внесение ею всех денежных платежей и выполнение всякого рода повинностей в пользу государства и помещиков. Это только казалось, что богатый мужик отвечал за бедного — по-человечески бесправны были все. Человек и его естественные права — занятная штука, которая волнует мир со времен французских энциклопедистов! Любопытно только, в каких случаях писатели, журналисты и политические публицисты об этих правах вспоминают. Отменена круговая порука была лишь после революции 1905 года. Революция потребовалась, чтобы в 1906-м отменить этот рудимент крепостного права. Ну как здесь, и при таком положении дел, не возникнуть революции следующей!

Не хочу долго распространяться о других требованиях крестьянской части программы, которые в своей очевидности не нуждаются в комментариях. Ну, например, о полном равенстве в податях и налогах с крестьянской и помещичьей земли. Могу лишь воскликнуть: ах, эта изысканная штука — налоги, которые в царстве буржуазии не хотят платить именно буржуи! Или требование о возвращении крестьянам земель, отрезанных у них еще в 1861 году. Довольно тонкая была проделка властей предержащих, о которой можно подробно прочесть в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, заглянув там заодно в мою статью о Марксе. Опытнейший экономист гегельянец Маркс при помощи бухгалтерских счетов и четырех правил арифметики поможет просветить и следующий вопрос: требование об отмене выкупных платежей за землю. Сменилось уже целое поколение собственников, а крестьяне все еще продолжают платить выкуп за землю, которой владели когда-то хозяева-крепостники, отцы и деды нынешних либералов!

Человеку трудно объяснить, что такое тюрьма. Это надо испытать на собственной шкуре. Дело даже не в физических мучениях, в отсутствии свободы, вечном контроле за тобою — вплоть до физиологических отправлений, — отсутствии шнурков на ботинках и брючного ремня и т. д. Самое тяжелое — это нравственное состояние и чувство униженности. Разве не рождается человек свободным? Так почему он должен перекрикиваться с другим человеком через решетку во время свиданий, когда рядом так же несусветно орут еще несколько человек, говорить иносказаниями, вплетать в свою речь, дабы ее усложнить для постороннего слуха, иностранные слова; почему он должен писать какими-то шифрами, ставить точки на определенных страницах в передаваемых ему книгах, чтобы потом «адресат» перемножал количество строк на количество букв, и уже эта цифра означала страницу, на которой находилось письмо с «химией». В свое время именно мама научила меня этой детской игре: писать «волшебные» буквы молоком, которые вдруг начинали темнеть, нагретые лампой. Как интересно срабатывают эти педагогические хитрости наших родителей, стремящихся наиболее безболезненно, играючи, обучить своих малышей сначала алфавиту, а потом умению писать и читать.