Смерть в губернском театре

– Но это же первостатейная чушь! – резко вклинился в разговор дотоле молчавший Митрофан Федорович. Из всей труппы он один остался в зале – актеров и режиссера под присмотром будочника Петрова отправили в закрытый по такому случаю гостиничный ресторан, ожидать беседы с полицией. Штабс-капитан поднялся на сцену и теперь с вызовом глядел на помощника пристава.

– А вы, простите, кто будете? – прищурил и без того маленькие и порядком заплывшие глазки Шалыгин.

– Прянишников, Митрофан Федорович, хозяин данного театра…

– Ах вот оно как! – хищно улыбнулся помощник пристава, но антрепренёр продолжил:

– А еще имею честь служить мировым судьей, поэтому о вас, Игнатий Иванович, я наслышан, хотя и не имел удовольствия быть знакомым лично.

От Черкасова не укрылось, как ненавязчиво Прянишников поставил Шалыгина на место. Улыбка мигом увяла на лице помощника пристава, превратившись в кислую маску подобострастности. Шалыгин мог бы орать на какого-то там хозяина театра, но вот ссориться с мировым судьей в его планы явно не входило.

– Осмелюсь заметить, что эта, как вы выразились, «девка», которую вообще-то зовут… – штабс-капитан осекся. – Звали Татьяной Георгиевной, являлась моей актрисой, поэтому покойную я знал очень хорошо, и никаких указаний на ее душевное неспокойствие или самоубийственные наклонности я не припомню. Уверен, другие члены труппы скажут вам то же самое, когда вы найдете время с ними переговорить.

– Всенепременно, – протянул Шалыгин, и повернулся к Черкасову. – Значит, ты все видел своими глазами? Из какого бокала она пила?

– Вот, – Константин указал на единственный валявшийся на полу. Игнатий Иванович подошел, поднял бокал и принюхался:

– Что за пакость?

– Думаю, травяной чай, – вновь вступил в разговор Прянишников. – Очень полезная вещь для горла, учитывая, что актеры вынуждены все время говорить на повышенных тонах. Аграфена Игоревна, исполнительница роли Пелагеи Егоровны, заваривает его на каждой репетиции, а в данной сцене как раз необходимо изображать застолье, так что…

– И у каждого актера свой бокал? – спросил его Черкасов, не дожидаясь реакции Шалыгина. – Или же они общие и отпить мог любой из находившихся на сцене?

– Хм… – штабс-капитан задумался. – Вот этого не скажу. Спросите сами у актеров.

В этот момент двери зала распахнулись и вошел доктор Покровский в сопровождении Юрия Софроновича. Врач, которому в этом году исполнилось 40 лет, благодаря коротким волосам и бородке выглядел моложаво, но шел медленно, шаркающей стариковской походкой. Объяснялось это просто – по болезни зрение Ивана Сидоровича продолжало ухудшаться, поэтому в потемках он старался ступать аккуратно, дабы не налететь на препятствие. Взойдя на сцену, он подслеповато сощурился и внимательно осмотрелся. Взгляд его скользнул с тела на Игнатия Ивановича, затем – на Черкасова.

– А, Константин Андреевич, мой юный друг! – мягко сказал врач. – Всегда рад вас видеть, хоть и в подобных печальных обстоятельствах.

Шалыгина он демонстративно проигнорировал. Помощник пристава, впрочем, отплатил ему той же монетой, еще и повернулся спиной. Полицейское начальство Ивана Сидоровича не уважало, а терпело – благодаря его безусловно полезному опыту. Покровский им задачу не облегчал. Доктор был крайне остер на язык и непримирим в социальных вопросах, поэтому и Богородицкий, и Шалыгин (без указания фамилий, но узнаваемые) неоднократно становились героями его острых эпиграмм.

Покровский проследовал к телу Татьяны Георгиевны, опустился на колени и принялся за осмотр. Черкасов же вновь обратил внимание на хозяина театра:

– Митрофан Федорович, подскажите, пожалуйста, сколько человек сегодня участвовало в репетиции? Я насчитал девятерых, включая вас и режиссера.

– Дайте подумать… Репетировали мы отдельные сцены, не полной труппой. В явлении, что окончилось трагедией, участвуют, – он начал загибать пальцы, на память восстанавливая текст пьесы.
– Пелагея Егоровна, Любовь Гордеевна, Маша, Лиза, Анна Ивановна, Разлюляев, Митя, Гуслин и две гостьи-старухи. Но у нас получилось меньше – двух актрис на грошовые роли нанимать было расточительством, так что у нас осталась только Маша… Двух старух потом найдем… Получается, что вы правы – девять человек, считая меня, Осипа Эдмундовича и несчастную Татьяну Георгиевну.

– А рабочие могли…

– Абсолютно нет! – отрезал Прянишников. – Им я запрещаю подниматься на сцену, когда идут репетиции.

Константин задумчиво кивнул. Предстояло еще опросить актеров и режиссера. Те дожидались полицию в ресторане, но предварительная картина для него стала понятной – если Филимонова не покончила с собой, то ее убийцей, вероятнее всего, является один из девяти людей, принимавших участие в репетиции.

– Боюсь, я мало чем буду полезен сейчас, – тем временем поднялся с колен доктор Покровский. – Все, что могу сказать сейчас, вы знаете и сами – смерть несет все признаки отравления. Увы, жидкость в бокале расплескалась и провести ее анализ не представляется возможным, но рискну предположить, что смогу дать более подробное заключение после тщательного осмотра покойной. Константин Андреевич, попрошу вас убедиться, что тело доставят в анатомический театр и уберут на ледник. Я займусь ей утром.

Константин повернулся к Гороховскому, тот понимающе кивнул. Однако в разговор вступил заскучавший, видимо, без внимания Шалыгин:

– Нет уж, доктор, мы не для того вам приплачиваем, чтобы ждать, когда вы соизволите приступить к своим обязанностям! Покойницу режьте сегодня же, чтобы завтра утром доклад был готов.

Черкасов поморщился. Иван Сидорович хронически бедствовал, даже совмещая одновременно работу в ординатуре, военной гимназии и частную практику. Работал, что называется, на износ. Заставлять доктора делать вскрытие ночью, да еще зная о его проблемах со здоровьем, являлось настоящей пыткой. И все присутствующие об этом знали. Однако Покровский только кивнул и своей вечной шаркающей походкой направился к выходу, бросив через плечо:

– Константин Андреевич, тогда попрошу найти меня утром в больнице.

Черкасов вызвался проводить врача до дверей, бросив неприязненный взгляд на Шалыгина. Старший помощник пристава остался невозмутим.

Выполнив скорбный долг по отправке тела погибшей, сыщики в сопровождении Прянишникова проследовали в ресторан, где уже несколько часов томилась труппа. Располагался он на втором этаже номеров, нося гордое и непривычное для уха Черкасова название – «табльдот». Константин с порога осмотрел помещение и людей. Ресторан обставлен был со всей возможной для провинции роскошью, что называется – на европейский манер. В зале с левой и правой стороны стояли столики на 3-4 персоны, а в центре находился банкетный стол на 12 персон. У южной стены стоял большой черный буфет с часами. В нем выставлялись различные горячительные напитки: коньяки, шампанское, бордосские вина, ликёры, мадера, русская водка разных производителей. Перед буфетом находился небольшой прилавок, на котором размещались закуски и вазы с фруктами. Посреди зала висела огромная черная люстра, также помещение освещали небольшие светильники вдоль стен. Паркет блестел так, что на мгновение Константину померещилось собственное отражение.

Труппа разместилась здесь, разбившись на маленькие группы. Первым делом бросились в глаза, конечно же, Павел и Бетси – учитель накинул на плечи заплаканной актрисы свое пальто и ободряюще держал ее за руку. Увидев вошедшего друга, Руднев лишь кивнул, понимая – коллежскому регистратору сейчас не до него.

Чуть в стороне сидели две женщины, постарше и помоложе. Первой была, несомненно, Аграфена Игоревна, приготовившая чай. Имени ее спутницы Константин не знал, но предположил, что это та самая «Маша», девушка из эпизодической роли.