Смерть внезапна и страшна

– Я пытался вспомнить, – открыто запротестовал сэр Герберт, сузив глаза и вглядываясь в лицо собеседника. – Но ради бога, поверьте – не могу же я вспомнить все тривиальные реплики, брошенные мной по ходу дела! Я не знаю, сколько раз я был с ней больше чем вежлив. Я нередко хвалил ее – но она всегда была достойна похвал! Чертовски хорошая была сестра милосердия.

Сохраняя молчание, Рэтбоун едва заметно скривился.

– Великий боже! – взорвался его клиент, поворачиваясь на пятке – он словно бы собрался пройти по камере, – но потом замерев перед стеной. – Неужели же вы можете вспомнить каждое слово, которым обмениваетесь с клерками и подчиненными? На свое несчастье, я работаю в основном с женщинами. Быть может, и не следовало бы брать их на работу в больницы! – продолжил он внезапно яростным тоном. – Но ухаживать за больными лучше всего женщинам, и – смею сказать – мы не можем подыскать достаточное количество надежных мужчин, желающих выполнять эту работу и имеющих к ней способности.

Опустив руки в карманы, он принял чуть более вольную позу.

– Я самым ответственным образом рекомендую вам не говорить ничего подобного с трибуны свидетеля, – покачал головой его адвокат. – Поймите, что присяжные – люди простые, а потому относятся к медицине с известным трепетом и весьма небольшим пониманием. И потом, после того как мисс Найтингейл стала национальной героиней, что бы вы о ней ни думали, служившие в Крыму сестры получили тот же статус, пусть они и не так известны. Не старайтесь даже косвенно очернить их! Вот самый важный совет, который я могу вам дать. Если вы на это пойдете, не сомневайтесь – вас осудят.

Сэр Герберт поглядел на него блестящими умными глазами.

– Конечно, – проговорил он негромко. – Я понимаю это.

– И говорите только то, о чем я буду вас спрашивать, – не более! Это абсолютно понятно?

– Да-да, конечно, если вы так говорите.

– Еще учтите: Ловат-Смит очень умен, его нельзя недооценивать. Пусть он похож на странствующего актера, но это один из лучших юристов Англии. Не давайте ему оснований зацепиться за ваши слова, отвечая на его вопросы расплывчато… Он может дразнить вас, выводить из себя, говорить умные колкости, если так, по его мнению, можно заставить вас проговориться. Самое важное наше оружие – это впечатление, которое вы производите на присяжных. И Ловат-Смит понимает это не хуже меня.

Врач побледнел, и между его бровей залегла тревожная морщина. Он глядел на Рэтбоуна, словно бы взвешивая какую-то мысль.

– Я буду осторожен, – проговорил он наконец. – Спасибо вам за совет.

Оливер поднялся и протянул ему руку:

– Не тревожьтесь, сейчас самый темный час. Пришел ваш черед, и если мы не допустим какой-нибудь глупой оплошности, победа сегодня останется за нами.

Стэнхоуп схватил его за руку и крепко стиснул ее.

– Благодарю, я весьма доверяю вам. И обещаю в точности следовать вашим инструкциям.

Он выпустил руку и отступил назад. Легкая улыбка легла на его губы.

* * *

До сих пор суд каждый день был набит зеваками и журналистами, но в этот день в воздухе чувствовалось ожидание и даже нечто похожее на надежду. Должна была начинаться защита, что сулило открытия, драмы… и даже свидетельства, указывающие на другого убийцу. Все смотрели вперед. Голосов слышно не было, но кругом скрипела мебель, шелестели ткань и китовый ус, притопывали об пол кожаные каблуки. Рэтбоун подготовился не настолько хорошо, как ему хотелось, но времени у него больше не оставалось. А потому он всем своим видом должен был показывать, что сэр Герберт невиновен и ему известно имя истинного убийцы. Адвокат ощущал на себе взгляды всех присяжных заседателей, взвешивающих каждый его жест, любую его интонацию.

– Милорд, джентльмены! – обратился Оливер к судье и присяжным с тонкой улыбкой. – Я уверен, все вы понимаете: обвинителю легче доказать, что человек виновен в преступлении, чем защите – доказать противоположное, пока неизвестен истинный виновник. К несчастью, я не могу назвать сейчас имя преступника. Однако вполне возможно, что во время предстоящего слушания могут обнаружиться новые доказательства.

Послышался взволнованный шепот. Карандаши репортеров, скрипя, заспешили по бумаге.

– Но даже и на данный момент, – продолжил защитник, – обвинение не сумело доказать, что сэр Герберт Стэнхоуп убил Пруденс Бэрримор. Оно доказало лишь возможность совершения им преступления. Его могли совершить и другие: Джеффри Таунтон, Нанетта Катбертсон, доктор Бек… ограничимся только некоторыми именами. Главное доказательство обвинения, – он небрежно указал в сторону Ловат-Смита, – основано на том, что у сэра Герберта были исключительные мотивы, подтверждаемые письмами Пруденс Бэрримор к своей сестре Фейт Баркер.

Улыбка адвоката сделалась чуточку шире, и он поглядел прямо в сторону жюри присяжных.

– Однако я докажу вам, что письма эти допускают и другую интерпретацию, при которой сэр Герберт оказывается не более виновным, чем любой человек, который мог бы оказаться на его месте… не обладая его мастерством, личной скромностью и постоянной занятостью.

На скамье публики началась суета. Какая-то толстуха перегнулась через поручни галереи, глядя на хирурга.

Прежде чем Харди успел потерять терпение, Рэтбоун перешел к делу:

– Теперь я вызову своего первого свидетеля, самого сэра Герберта Стэнхоупа.

Обвиняемому потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы покинуть скамью подсудимых и, спустившись по лестнице, появиться в середине зала суда. Оставив тюремщиков позади, хирург, одетый в безупречный костюм, уверенным шагом пересек свободное пространство, отделявшее его от трибуны свидетелей. В зале примолкли: все словно затаили дыхание. Лишь карандаши шуршали по бумаге, пока журналисты пытались передать словами всеобщее настроение.

Едва сэр Герберт поднялся на трибуну, все немного изменили позы и подались вперед, чтобы поглядеть на него. Подсудимый стоял, расправив плечи и подняв голову, и Рэтбоун читал на его лице уверенность, а не надменность. Адвокат поглядел на присяжных и отметил на их лицах интерес и даже известное уважение.

Клерк принял у обвиняемого присягу, и Оливер, выйдя на середину зала, приступил к делу:

– Сэр Герберт, примерно семь последних лет вы были главным хирургом в Королевском госпитале. За это время вам приводилось работать с множеством сестер, быть может, даже с сотнями. Сколько же их было?

Редкие брови медика поднялись в удивлении.

– Я никогда не думал их считать, – сказал он откровенно. – Но, наверное, вы правы.

– И все они различались усердием и мастерством?

– Боюсь, что вы снова правы, – рот сэра Стэнхоупа почти незаметно сложился в усмешку.

– Когда вы впервые встретились с Пруденс Бэрримор?

Герберт на миг задумался. Суд молчал, и все глаза в комнате были обращены к обвиняемому. Во внимании присяжных не было враждебности: они просто ожидали ответа.

– Должно быть, в июле тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, – сказал врач. – Увы, я не могу уточнить дату. – Он вздохнул, явно собираясь что-то добавить, но потом передумал.

Оливер отметил это с внутренним удовлетворением. Итак, хирург решил повиноваться. Пусть поблагодарит за это Господа!

Он изобразил на лице невинность:

– Итак, вы, сэр Герберт, помните поступление в госпиталь всех сестер…

– Нет, конечно, нет. Их у нас не одна дюжина. Э…

Доктор вновь умолк. С горьким изумлением адвокат понял, что его подопечный повиновался ему с покорностью, выдававшей истинные глубины его страха. Рэтбоун прекрасно понимал, как трудно заставить такого человека покориться кому бы то ни было.