Смерть за хребтом
Шрифт:
– Она будет живой, не бойся, – подойдя к нам, прервал мои мысли Бабек.
– Что тут случилось? Расскажи все...
– Чего рассказывать? Резвон, когда сель нам дорога закрывал, приказал мне идти за вам, узнавать все и потом твой жена брать и назад идти. Он хитрый, не верил, что просто рыбалка идете. А то, говорил, плохо мой семья будет. Он весь мой родственник в Душанбе знает, где мой жена живет знает... Ну, я пошел. Когда сюда пришли, и я все узнавал, я взял твой жена и пошел назад Сардай-Миона. Я ее сильно не обижал, не бойся. В Хаттанагуле их встречал. Еще с ним мама и тетя Лейлы был.
– Мать Лейлы здесь!!? – вскричал я.
– Зидесь, зидесь! – ответил Бабек с интересом
– Фантастика!!! Триллер!!! – укачивая девушку, продолжил я шепотом. А зачем ты их в палатке спрятал?
– Я думал, если ты видишь – злой будешь. Они мне все рассказал про твой иранский трам-тарарам.
– Я балдею! Какой сюжет! Сплошной отпад! Дальше рассказывай! Кто еще с ними был?
– Еще шесть человек был. Два – уже мертвый, на перевале умирал. Там хорошо для вас был. Их вертолет видел и низко вокруг летал. Как в Гускеф. Они в его морда автоматный залп стреляли, и вертолет падал прямо них и два эти савсем убивал.
– Да ты что!!? Какой вертолет был?
– Маленкий, не болшой. Взрывался савсем и гарел.
– И кто в нем был?
– Три человек. Один черный был, савсем гарел. В лоб его кокарда был, с фуражка оставался. Летчик, наверна. Другой таджик белый короткий рубашка был, голова тоже горел, два нога нет, сначала живой был, потом умирал... Русский еще был, белый волоса чуть-чуть остался...
– Щас помру! Ну, дела... Джеймс Бонд и Никитa с ударением на а! И весь этот противовоздушный бой на нас ведь, сопливых, повесят!
– Не повесит. Резвон там горелый бумага находил. Полетный документ. Там бил написан, что вертолет савсем другой сторона летит, Барзанги-Калон.
– Все равно машину найдут. С воздуха.
– Э!!! Зачем боишься? Это давно будет. Месяц, наверно, пройдет. Мы Душанбе уже сидим.
– Может быть, ты и прав... Валяй дальше. И если сейчас ты мне расскажешь, что у тебя в палатке сидит рота марсиан с портативным аффинажным [67] заводиком, я поверю сразу и без вопросов!
67
Аффинаж – очистка благородных металлов от тонких примесей.
– Никакой завод и марсиан палатка нет. Один Фатима и Фарида там.
– Жаль. Ну, потом вы лагерь здесь поставили и пошли нас мочить. Дальше что?
– Ночью, когда от ваш лагерь и штольня пришли, Резвон злой был. Он с пропавший афганец штольня ходил, немного дробь ему жопа попадал. Меня ругал – зачем стрелял, не резал. Я нарошно в скала стрелял – вас предупреждать хотел.
– Нарочно скала стрелял? Да ты чуть Сергея не убил – бедро ему насквозь прострелил!
– Сергей пападал? Жалка, ругать меня будет... Ракашет, наверно. Я в сторона стрелял.
– Рикошетом пуля так не ранит, не ври... Странный ты человек – сначала их привел, потом нас предупредил. А вечером, после чая, всех своих дружков перестрелял.
– Зачем странный? Если другой был – давно ворона и шакал дикий меня мертвый кушал. И вы все мертвый был. Это вы странный – сюда пришел, наш золото брал, люди убивал... А меня наш мулла спасибо за Резвон и его шайка будет говорить. Уважать будет!
– Да ты, брат, стратег и теоретик! Давай, рассказывай, что дальше было.
– Далше он говорил, что утром ловить вас будет. Лейла, сказал – хороший наживка. Потом Лейла брал, палатка шел. Фатима, мама ее, и тетя руки его хватал. Он сказал мне и другой человек привязать их. Что буду делать? Привязал, за палатка положил... Потом Лейла кричать сильно стал, меня звал. Я ее
уважал, хороший девочка, палатка пошел. Другой человек не пускал. Я злой стал, автомат брал, его стрелял. Резвон палатка выскочил – я его стрелял. Вовчик сзади меня толкал – я его тоже стрелял. Палатка потом зашел – Лейла угол лежит, голый совсем, ничего говорить не может, ходить не может. Меня увидел – из палатка побежал, в речка с обрыв падал. Я ее ловил, она кусался, царапался, убежать опять хотел. Я ее одевал, очень красивый девочка, вязал, на одеяло ложил. Чай крепкий, сладкий давал через ложка давал. Я знал, кто-нибудь из вас придет, потом тебя видел, рука махал...– Ты говорил, кроме тебя и Резвона еще четыре человека было. Где четвертый?
– Он меня стрелял, но плохой. Потом убежал. Я в него попал, наверно. Вниз убежал. Если в мой Хушонпервый попадет – плохо мне будет. У него родственник много, злой будут, никакой мулла не помогает.
– Ты иди сейчас за ним. Если он в Дехиколон убежал и людей сюда поведет – не пускай их. Впрочем, в кишлаке все равно слышали пальбу и прибегут посмотреть. До вечера не пускай никого сюда. Скажи им, что из города плохие люди пришли, всех убивают, а тот, сбежавший – из них. Слушай, а если ты опять от нас убежишь? К местным?
– Не убегу, наверно. Их много, на всех золота мало будет. Но если плохо будет – убегу, может быть. Зачем умирать? Я долго жить хочу... Жить хорошо, Евгений. Ладно, я пойду тот человек искать... Савсем не могу больше Лейла твой смотреть... Такой белый...
– Иди, иди... Только сначала подбери за собой. Возьми женщин и с ними трупы закопай вон там, в углу полянки, под скалой. Вечером, если мы сами вниз не пойдем, найдешь нас на штольне. И не смотри на Лейлу такими жалостливыми глазами, не береди душу!
Бабек пошел в палатку, развязал женщин и приказал им оттащить трупы Резвона и его подручных в дальний угол полянки. Когда сестры тащили мимо меня Резвона, я оглянулся. Он был светел лицом и казался вполне довольным.
– Резвон мне говорил, что он сабля нарошно тебе на стена оставлял, – сказал Бабек, заметив, что я смотрю на покойного. “Я, – говорил, – сам себе режиссер”.
“Сам себе режиссер... – подумал я. – Режиссер жизни. Режиссер жизни – это убийца...”
Ям копать они не стали, а просто заложили трупы камнями и воткнули в получившиеся продолговатые холмики палки с привязанными к ним лоскутами белой ткани. Бабек, оглядев плоды труда своей похоронной команды, помолился, засунул за пазуху пару лепешек и ушел вниз по течению Уч-Кадо.
Проводив его глазами, я посмотрел на Лейлу и увидел, что она пришла в себя и не мигая смотрит мне в грудь сквозь длинные свои ресницы. В глазах ее был ужас, смешенный с отвращением к себе... Я хотел поцеловать ее в губы, но она, резко, истерично задергав головой, отвернулась. По щекам ее покатились слезы...
– Я люблю тебя, I love you... Все будет хорошо, вот увидишь, – шептал я ей. – Тебе плохо, но я постараюсь... Пройдет совсем немного времени и ты забудешь обо всем. Кроме меня. Ты полежи здесь немного. Я сейчас...
К счастью, и на этой полянке нашлась кумархская рудостойка. Рядом с палаткой я обнаружил топорик и нарубил дров. Окончив, поднял голову и увидел зловещие черные фигуры двух женщин. Затрясшись от злобы, я замахал топором, стал кричать им срывающимся голосом, чтобы ушли с глаз долой.
Успокоившись, я вырыл позади палатки, прямо под отвесной скалой, яму диаметром около полуметра или около того, выложил ее плоским булыжником и развел на них огонь. Костер я также обложил крупными камнями. Рядом с ним, в двух найденных в лагере оцинкованных ведрах и двух больших алюминиевых чайниках, поставил греться воду.