Смерть за хребтом

– Фарс? По законам нашей республики вам полагается более строгое наказание, а именно расстрел с полной конфискацией имущества.

– Так, значит, мой телевизор “Рубин” выпуска 1976 конфискуете? Поделом вам! Но, – продолжил я, – не передавая нас властям, вы совершаете не менее тяжкое преступление... Может быть, отбудете вместе с нами срок, полагающийся вам за самосуд? Пообщаемся... Человек вы, судя по всему, весьма занимательный...

– Власти в настоящий момент не могут обеспечить безопасность нашего населения, – не моргнув и глазом, ответил Учитель. – Следовательно, мы сами должны ее обеспечивать. Идите.

Нас тщательно обыскали, ограбили уже по мелочи (отобрали часы, перочинные и охотничьи ножи, деньги), потом построили в колонну и повели назад. Куда? Оказалось, что в нашу штольню! Они ее вовсе не взрывали. Услышанный нами взрыв был не более чем хитростью... Хитростью, призванной усыпить нашу бдительность.

– Расчетливый Доцент, – сказал вполголоса хромавший за мной Сергей. – Жутко расчетливый. Сдается мне, что он того парня, Бабековского кореша, намеренно подпустил... Как коня троянского. Раненого. Нас отвлек, расслабил и от него избавился...

– И время поимел для обхода... – добавил я. – Александр Македонский да и только.

– На хитрую задницу с резьбой всегда есть хрен с винтом, – зло, не оборачиваясь, бросил Житник. – А волосы-то у него светлые, не иначе Искандер останавливался в ихнем кишлаке на ночь. Без Роксаны своей, конечно...

– Очень хитрый муаллим. Я сам сильно удивлялся, зачем тот человек раненый, слабый савсем, за нам пошел, – подхватил Бабек и, нервно подергав связанными за спиной руками, неожиданно горько запричитал:

– Савсем плохо теперь будет. Автомат нету, ружье нету. Савсем маленький теперь человек мы. Маленький, как муха...

– А ты к ним переметнись. И баб иранских с собой возьми. Нам без них легче будет... – ехидно посоветовал ему Юрка.

– Я хотел. Подходил, тихо с ним говорил. Он голова качал и сказал: “Ты очень много человек убивал. Отвечать теперь должен”. А женщина, Фатима и Фарида, кишлак с ним пойдут. Он говорил, что они не виноват ни в чем.

Воцарилась тишина. По полным грусти глазам товарищей я понял, что наметившаяся пауза заслуживает немедленного уничтожения.

– Вы знаете, – изложил я первую пришедшую в голову мысль, – мне кажется, что этот человек, учитель, или, как оригинально назвал его Сергей, Доцент, обнадеживает, смею надеяться, наше общее стремление поскорее с ним и его гвардией распрощаться... Вернее, его кондовая принципиальность обнадеживает. Принципы всегда и везде заводят в тупик, если не развиваются диалектически.

– Ты что, в шахматы предлагаешь с ним играть? Сесть напротив и мощным умственным напряжением убедить его отпустить нас? – злорадно усмехнулся Сергей. – Представляю, как он после этого со слезами в глазах нам золото будет возвращать: “Возьми, Евгений! Мне нечем больше отблагодарить тебя за чудесные минуты нашего общения!” Чепуха. В жизни все проще: либо стража заснет, либо мы средь бела дня ее перебьем...

– Или она нас... – услышал я сзади дрожащий голос Наташи. – Я чувствую, сердцем чувствую, что все это очень плохо кончится...

Мы замолчали, удрученные тем, что девушка, в которую мы верили, потеряла самообладание, потеряла впервые за время нашего знакомства, – и до самой штольни не проронили и слова.

4. Обустраиваемся... – Я задумался о боге. – Попытка – не пытка? – Травля на свежем воздухе.

Через два часа мы, за исключением Фатимы и Фариды, отправленных Доцентом в Дехиколон, уже сидели в штольне. Снаружи осталась вооруженная стража из трех человек. Стражники, перед тем как завалить за нами лаз, передали нам подстилку (сгнившие в Федином складе спальные мешки и палатки) чайник с родниковой водой, несколько сухих лепешек и наши же консервы.

Конечно, это был “Завтрак Туриста”.

Привыкнув к полной темноте, мы занялись, так сказать, бытом. После недолгих прений обретать решили между завалами. Семь квадратных метров на шесть человек, конечно, маловато, но зато, как говорится с видом на устье, и, следовательно, на свежий воздух.

Место общего пользования было решено устроить в забое штольни. Для полного интима мы завесили его куском палаточного брезента.

После того как организация подземного лагеря завершилась, Лейла попросила предать земле покойников, и мы их похоронили в подножье внутреннего завала. Когда Житник укладывал Васю в братскую могилу, он сломался. У него отвалилась голова и вся правая нога. Уцелевшая левая в яму не поместилась, и ее пришлось отломить.

Закончив погребальные работы, мы занялись устройством лежбищ. Настроение у всех оставалось могильным.

– Ну, дела! Дожили! – проворчал Сергей, разворачивая спальный мешок, резко пахнущий плесенью. – В такую вонючую задницу я еще не попадал...

– Это воля Всевышнего, – проговорила Лейла, судя по голосу, готовая расплакаться. – Вы мало верите в Бога, и он воздает по заслугам...

Чтобы отвлечь ее от ненужных в нашем положении мыслей, я попытался затеять полемику.

– Мало верим! – вскричал я. – Это вы там верите. А у нас все по-другому... Ты знаешь, есть хорошая поговорка: “Ума в природе не бывает, бывают только разные количества глупости”. Так и у большинства из нас веры нет, есть разное количество неверия. А вообще, вопрос существования бога не главный для человека. Главный для него вопрос – это вполне шкурный вопрос существования загробной жизни...

– Хреномуть все это, – проворчал Житник.

– А ты не веришь в загробную жизнь? – спросила Наташа. Голос ее был пропитан безнадегой.

– Веришь – не веришь... Ля-ля-тополя это. Вот, например, что толку верить в наше освобождение? Я знаю, что каждый из нас все для этого сделает, а что из этого выйдет – не знаю. А загробная жизнь... В принципе, можно ее предположить...

– Короче, у тебя очень большое количество неверия, но не стопроцентное, – проговорил Сергей, протяжно зевнув.

– Совершенно верно. И еще, подумай, скоро люди при помощи генной инженерии научатся выводить в стеклянных пробирках разумных существ с необходимыми качествами. И расселят их, к примеру, на Марсе или даже на Венере. И кем мы, грешные, будем для них?

– Богами, твою мать, создателями! – весело загоготал Житник.

– Точно! Представьте: Житник – Бог! Гм... И, кстати, о Нем, – продолжил я, усмехнувшись своей мысли. – Если он существует, то между ним и нами такая же разница, как между мною и чугунным утюгом. Представьте: Житник – Бог бесчисленного множества утюгов. Они строят в его честь храмы, украшают их его изображениями, молятся ему, выпрашивая блага, он наказывает их за грехи ржавчиной, они воюют друг с другом за чистоту представлений о нем... И надеются на утюжью загробную жизнь... И идут в переплавку с его именем на устах...

– Зря ты Бога трогаешь... – проскрипел Житник. – В нашем положении он может пригодиться... Хотя бы в виде загробной жизни.

– Да не верю я в нее! И мне обидно, что можно верить в Бога, в Аллаха, в Сатану и все тебя поймут. А не верить становится все опаснее и опаснее. Иной раз чумным себя чувствуешь... Вот, к примеру, недавно в Иране попал я под суд, да, да – под суд: хозяева выбили в Министерстве труда разрешение на мою работу в течение полугода, а, вот, визу мою въездную, месячную, не продлили. Ну и загребли меня в Тегеранском аэропорту, когда в захеданский самолет грузился. Иранский босс пытался властям что-то объяснить, но напрасно. “Только через суд”, – говорят. Суд через неделю состоялся. Незабываемое, скажу, впечатление получил, спасибо господу за просроченную визу! Обыскали у входа солдатики с ног до головы, а короче – до трусов, документы проверили, а в здании – народу тьма-тьмущая, в основном бомжи ихние. И очень похожие на наших, хотя, как один, все трезвые. Потолкался среди них около часа, потом в зал заседаний повели. Там на возвышении судья строгий сидел, секретарь – вся в черном – рядом что-то писала. Со мной переводчик был из нашей компании. Но судья по-английски шпрехал и стал напрямую спрашивать. Возраст, пол, гражданство. Все было нормально, пока до вероисповедания не дошли... “Нету, – отвечаю, пожимая плечами. – Нету вероисповедания”. А он, подумав, видно, что я английский его не понял, сосредоточился и уже на очень неплохом инглише повторил вопрос. “Нету, – развожу руками. – Нету вероисповедания. Совсем нету”. Судья чуть покраснел от стыда и, явно решив сегодня же вечером засесть за учебник английского, попросил переводчика довести до моего сознания суть заданного вопроса. С переводчиком все повторилось – тоже дважды и тоже с круглыми глазами меня переспрашивал. И когда до судьи, наконец, дошло, он надолго, сверху вниз, вонзил в меня свои глаза. И все в них было: и испуг, и недоумение, и презрение, и еще что-то... Что именно, я понял, когда после минутной паузы он бросил брезгливо: “Ком-м-унист!” Вот так вот... Вышел оттуда, как оплеваный...