Смертельная лазурь

— Божественного озарения? — недоверчиво переспросил я.

— А разве де Гааль не рассказывал вам о таинственном острове у берегов Ост-Индии, где он впервые увидел Бога? И с тех пор Господь наш неизменно помогает ему решать все важные вопросы.

— И Бог же навел его на мысль о Рембрандте?

— Да-да, именно так. Это произошло как раз в моей лавке на Дамраке. Де Гааль увидел там одну картину Рембрандта, которую я незадолго до этого весьма выгодно приобрел на аукционе. Увидев ее, он вздрогнул, а потом минут пять ничего не видел и не слышал. После этого де Гааль пришел к выводу, что Рембрандт, и только он, может нам помочь. И оказался прав!

— Вот только есть одна неувязка: Рембрандт не жерардист, — не удержавшись, съязвил я.

Торговец антиквариатом, казалось, пропустил мимо ушей мою иронию.

— Верно, будь это так, все было бы куда проще. Но, как вы могли убедиться, нам все же удалось убедить его работать для нас.

У меня было множество вопросов к ван дер Мейлену, но мы уже приближались к моему застенку, да и торговец, как мне показалось, не был расположен к пространным беседам. Оказавшись один в камере, скудно освещаемой единственной свечой, я опустился на постель и отдался своим мыслям.

При всем желании я не мог отнести Фредрика де Гааля к посланцам Бога. К посланцам дьявола — да. Именно дьявол подсказал решение обратиться за помощью к Рембрандту! Или же купец просто пришел к заключению, что пожилой, видевший-перевидевший все на своем веку мастер сумеет дольше противостоять коварному воздействию лазури.

Я молча смотрел на потолок из грубо отесанного камня. Голова болела. Любой ответ вызывал массу других вопросов. Я уже готов был пожалеть о том, что дал себе зарок распутать дело Осселя. Кто я такой, в конце концов, чтобы столь легкомысленно ставить себе подобные задачи? Куда это завело меня? И куда еще заведет?

Но совесть не давала мне покоя. Я поклялся разобраться в этом, потому что Оссель Юкен, мой друг, пострадал ни за что. И еще одно. Корнелия. Не пойди я по следам исчезнувшей роковой картины, я не встретился бы с Корнелией. Именно поэтому я и пришел к Рембрандту наниматься в ученики.

Корнелия!

Увижу ли я тебя вновь? В моем нынешнем положении я и гроша ломаного не поставил бы на себя. Могли я вообще желать подобного после того, как со всей откровенностью рассказал о Луизе? Конечно, в последние перед расставанием дни я пытался загладить свою вину, но не мог с уверенностью утверждать, что ее отношение ко мне оставалось прежним. Может, я просто использовал стремление Корнелии отыскать отца, чтобы заручиться ее расположением? Ответ на этот вопрос пугал меня.

Как пугала и беспокоила писанная смертоносной лазурью картина Рембрандта, на которой живописец решил запечатлеть своих детей. Эти картины означали смерть для каждого, кто был изображен на них, и я невольно задавал себе вопрос: каковы планы заговорщиков в отношении дочери мастера?

Чтобы отогнать от себя эти будоражащие разум мысли, я уселся на своем жестком ложе. Необходимо было отвлечься. Мой взгляд упал на стоявшие в углу деревянные ящики. Впервые я спросил себя: а что, собственно, в них? Может, нечто такое, что поможет бежать?

Мысль эта придала мне сил, и, поспешно вскочив, я приблизился к ящикам. Все они крепко-накрепко были заколочены гвоздями. Сняв несколько ящиков, я убедился, что они довольно тяжелые. А что, если в них оружие? Тогда мне не составит труда вырваться на волю!

Чтобы вскрыть ящики, требовался инструмент или хоть что-нибудь, чем я мог бы воспользоваться в качестве инструмента. Я тщательно осмотрел помещение, но так и не см. ог найти ничего подходящего. Взгляд мой беспомощно скользил по скрепленному глиной дикому камню стен. Я обратил внимание на один из камней, продолговатой формы, довольно длинный и, как мне показалось, достаточно острый. Приглядевшись, я понял, что он вполне подойдет мне. Но сначала необходимо было вытащить его из стены. Ногтями я принялся выковыривать глину вокруг него. Спустя некоторое время мне удалось обнажить камень настолько, что я мог ухватиться за него. Я попытался расшатать неподатливый камень и до крови поранил руку об острый край. Рана оказалась небольшой, но болезненной и изрядно кровоточила. Камень же не сдвинулся ни на дюйм.

Промыв рану водой из стоявшего тут же ведра, я наскоро перевязал ее носовым платком. И тут мне в голову пришла идея: а что, если обвязать выступающий край камня платком и попытаться таким образом вынуть его? Я так и поступил. Боль в раненой руке была жуткая, пришлось даже стиснуть зубы, чтобы не застонать, но постепенно камень стал поддаваться, и в конце концов я извлек его из стены. Этот кусок гранита с заостренным краем мог служить превосходным оружием, однако в тот момент я об этом не думал — нужно было вскрыть ящики.

Помучившись, я все-таки сумел острым краем камня вытащить несколько гвоздей и приподнять доски. Содержимое ящика было завернуто в промасленную ткань. Развернув ткань, я в изумлении уставился на таинственную кладь. И спустя мгновение от души расхохотался.

Весь ящик оказался битком набит тонкими, в кожаном переплете молитвенниками для католиков. Видимо, жерардисты решили предусмотреть все, готовясь к грядущему утверждению католицизма в Нидерландах.

Безусловно, в качестве оружия духовного роль этих книг было трудно переоценить, но только они мало могли помочь мне выбраться отсюда. И как меня угораздило подумать, что в ящиках могло быть оружие? Я до упаду хохотал над собственной наивностью, и этот хохот отчаявшегося настолько поглотил меня, что я даже не сразу заметил вошедших: ван дер Мейлена и двух охранников — лысого и верзилу со шрамом на щеке. Последний навел на меня пистолет.

Ван дер Мейлен окинул меня строгим взором.

— Если уж наши молитвенники приводят вас в такой восторг, тогда мы предоставим вам возможность окунуться в вашу стихию. Я имею в виду живопись.

Он многозначительно кивнул лысому. Тот, подойдя к стене, поставил принесенную картину так, чтобы она хорошо освещалась свечой. Это была картина в лазурных тонах, изображавшая Титуса и Корнелию на прогулке.

— Зачем вы притащили это сюда? — спросил я.

— Вы же горели желанием узнать побольше о таинственной лазури, — резонно ответил ван дер Мейлен, указывая на полотно. — Вот вам картина! Можете смотреть на нее без помех сколько угодно.

Пока он произносил эти слова, в мою каморку вошел красноносый и принялся высыпать рядом с моей лежанкой содержимое принесенного с собой мешка: моток веревки, железные гвозди и увесистый молоток.

— Укладывайтесь на спину, Зюйтхоф, да поудобнее. И не помышляйте о том, как бы вырваться, а не то вместо наслаждения искусством заполучите свинец в голову!

Мое положение и в самом деле можно было считать безвыходным. Я прекрасно понимал это. Бросив молитвенник обратно в ящик, я шагнул к лежанке и, как велел ван дер Мейлен, улегся на спину. Лысый вместе с красноносым вбили несколько гвоздей в пол вдоль лежанки, и не прошло и нескольких минут, как я, накрепко связанный, и шевельнуться не мог. После этого по распоряжению ван дер Мейлена лысый поставил свечу поближе к картине.

— Вот теперь можете смотреть сколько влезет, — удовлетворенно констатировал торговец антиквариатом. — Уверен, вы испытаете массу занятных ощущений.

Они вышли, я слышал, как щелкнул замок, потом шаги постепенно заглохли. Интересно, остался ли охранник у дверей? Этого я сказать не мог. Впрочем, какая разница, остался или нет, — я все равно был намертво приторочен веревками к лежанке. Так что убежать я не смог бы при всем желании. Ни от них, ни от зловещей лазури стоявшей передо мной картины.