Смертельный холод

– И после этого зажила счастливо.

– Не совсем. Он заточил ее в тюрьму. Но прежде она родила ему четырех сыновей. Один из них был Ричард Львиное Сердце. Она была удивительной.

Лакост смотрела на женщину в седле и представляла себя в ее армии. Представляла, как она с голой грудью скачет по Палестине следом за этой замечательной женщиной. Именно девочек-подростков так очаровывала Алиенора Аквитанская.

– Ричард Львиное Сердце? – переспросил Гамаш. – Но дочери по имени Си-Си у нее не было?

– Дочери, которая была бы дизайнером и жила в Трех Соснах? Нет. Король Генрих умер в тысяча сто восемьдесят девятом году. Алиенора – в тысяча двести четвертом. Так что либо Си-Си де Пуатье давно уже пора было находиться на том свете, либо она лгала. Неудивительно, что надо мной смеялась вся парижская полиция. К счастью, я им сказала, что меня зовут агент Николь.

Гамаш покачал головой:

– Значит, она их выдумала. Вернулась почти на тысячу лет назад, чтобы создать себе родителей. Почему? Почему она это сделала? И почему выбрала именно их?

Несколько секунд они просидели молча, размышляя.

– Так кто же были ее настоящие родители? – спросила наконец Лакост.

– Я думаю, этот вопрос может быть очень важным.

Гамаш направился к своему столу. Часы показывали двадцать минут шестого. Как раз успеет поговорить с Лемье перед встречей с доктором Харрис. Он загрузил полученные письма и набрал номер, оставленный Лемье.

– Агент Лемье, – раздался громкий ответ.

– Это Гамаш, – прокричал и он, не зная толком, почему кричит.

– Хорошо, что вы позвонили, шеф. Вы получили рисунок от художника из полиции? Он отправил его вам по электронке.

– Я как раз открываю письма. Что он сказал и почему ты кричишь?

– Я на автобусной станции. Автобус только что прибыл. Художник сказал, что Эль вроде бы держала что-то в руке во время смерти и оно врезалось ей в кожу.

– И это объясняет характер повреждений ее ладони?

– Именно. – Автобус, видимо, уехал или закрыл двери, потому что фоновый шум стих и Лемье заговорил нормальным голосом. – Я дал ему фотографии, сделанные во время вскрытия, и он набросал рисунок, как вы просили. Он не очень четкий – ну, вы это увидите.

Лемье говорил, а Гамаш просматривал полученные письма в поисках того, что прислал ему этот эксцентричный художник, работающий в самом чреве управления. Он щелкнул по приложению и стал ждать, когда картинка загрузится по мучительно медленному модемному соединению.

Картинка понемногу появлялась.

– Я тут разговаривал с другими бродягами об Эль, – продолжал Лемье. – Они не очень разговорчивы, но большинство помнит ее. Когда она ушла, за ее место была настоящая драка. Словно она обитала в пентхаусе. Место как раз над решеткой вентилятора. Странно, что она его оставила.

– Да уж, действительно странно, – пробормотал Гамаш, глядя на картинку, неторопливо возникавшую на экране. Пока загрузилась только половина. – Ты хорошо поработал, Лемье. Возвращайся домой.

– Спасибо, сэр.

Гамаш улыбнулся. Он почти что видел ухмылку на лице Лемье.

Следующие пять минут Гамаш сидел, уставившись на экран в ожидании, когда картинка загрузится полностью. А та вовсе не спешила. Когда загрузка закончилась, Гамаш откинулся на спинку стула, сложил руки на животе и вперился взглядом в картинку.

Наконец он оторвался от нее и посмотрел на часы. Пять тридцать пять. Пора идти на встречу с коронером.

Глава двадцать первая

Доктор Шарон Харрис только что села и заказала дюбонне, и в это время появился Гамаш, рассыпаясь в извинениях и улыбках. Он тоже заказал дюбонне и сел. Столик стоял у окна, и через стекло они видели замерзший пруд и украшенное к Рождеству дерево. За спиной у Харрис потрескивал и плясал в камине огонь. Доктор Харрис рассеянно поигрывала ценником, привязанным к их столу. Потом посмотрела на него:

– Двести семьдесят долларов.

– Надеюсь, не за дюбонне. – Его рука со стаканом замерла на полпути ко рту.

– Нет, – рассмеялась доктор Харрис. – За стол.

– Sant'e.

Гамаш сделал глоток и улыбнулся. Он совсем забыл. Вся мебель в бистро была антикварная, купленная Оливье. И все здесь продавалось. Гамаш мог допить аперитив и купить хрустальный стакан. Стакан и в самом деле был неплох. Он приподнял его и посмотрел сквозь хрусталь, который отражал янтарное пламя из камина, многократно расщепляя его. Словно очень теплая радуга. «Или чакры», – подумал Гамаш.

– Вы все еще подумываете о переезде сюда? – спросил он, возвращаясь к реальности и увидев, что его собеседница задумчиво смотрит в окно.

– Если здесь что-то будет продаваться – да. Только здесь если что и появляется, то сразу уходит.

– Около года назад продавался старый дом Хадли.

– Нет, этот дом я бы не купила, хотя, должна признаться, видела его. Дешево. Почти задаром.

– Сколько за него просили?

– Точно не помню, но меньше ста тысяч.

– C’est incroyable [74] , – сказал Гамаш, прихватив горсть орешков кешью.

74

Это невероятно (фр.).

Доктор Харрис оглядела бистро, заполнявшееся клиентами.

– Кажется, никого не беспокоит это убийство. Наша жертва была не очень популярной женщиной?

– Похоже, что так. Именно она и купила дом Хадли.

– Ага, – сказала доктор Харрис.

– Что «ага»? – спросил Гамаш.

– Любой, кто покупает этот дом, вероятно, имеет чрезвычайно высокий порог чувствительности. У меня даже его фотографии в Интернете вызывали неприятное ощущение.

– Чувства у людей разные, – с улыбкой откликнулся Гамаш.

– Верно, – согласилась она. – А вот вы бы его купили?

– Мне туда и заходить-то – мурашки по коже, – заговорщицки прошептал он. – Что у вас есть для меня?

Доктор Харрис наклонилась и вытащила из портфеля папку. Она положила папку на стол и взяла горсть орешков, потом откинулась на спинку стула и снова уставилась в окно, прихлебывая из стакана между солеными орешками.

Гамаш надел свои полукруглые очки для чтения и следующие десять минут читал отчет. Наконец он положил бумаги и задумчиво сделал глоток дюбонне.