Смертельный лабиринт

— Возможно… Наверняка вы правы… Как это ни отвратительно, но правосудие требует правды, верно?.. Что поделаешь, даже если она и очень неприятная… болезненная… А кому хочется выставлять на всеобщее обозрение свое белье? Увы… Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы?

— Почти. Если у меня появятся новые, я их вам непременно задам, Сергей Иванович… Значит, горшок об горшок? Я — о Морозовых.

— К великому моему сожалению. Я не терплю предателей. Ненавижу взрослых, обижающих детей. Категорически не терплю заносчивых «везунчиков», которые ухитряются совершать собственные «открытия» за чужой счет. Масса должна работать, горбатиться, а он станет изрекать истины! Между прочим, говорят, великая Римская империя погибла именно по этой причине. Наглые философы, носители «свободного и тонкого ума», забыли, кто они и откуда. Рабы и варвары им напомнили. Раз и навсегда.

И последняя эскапада прозвучала у него как твердое убеждение.

Это могло быть простым совпадением, но во время и этого разговора Воробьеву несколько раз тоже звонили, и он отделывался, как и его супруга у себя в кабинете, в пединституте, короткими «занят», «извините», «позже» и при этом поглядывал на Турецкого. Интересно, кто ж его все-таки «пасет»? А может, дочка? Которой не терпится узнать результаты бесед родителей со следователем? Впрочем, нетерпение понятно. А вот насчет аборта придется потрудиться Галочке — предмет весьма щепетильный, и уж никак не Турецкому с его грубыми ногами врываться в такую тонкую материю…

5

Во второй половине дня фотография Зои Воробьевой, выкадрированная из группового снимка, на котором оказалась запечатленной вся веселая компания счастливых друзей, перешагнувших четвертьвековой рубеж своей жизни, была передана по факсу в Москву.

Была скопирована и вся фотография, и сделаны отдельные портреты каждого участника этой фотосъемки. Вопрос с Морозовым был уже предельно ясен, с Воробьевой — пока примерно, а с четырьмя остальными требовалось разбираться. Из них в Нижнем Новгороде находилась Аня Воронцова, которая работала в той же клинике, что и Зоя.

Подружки закончили вместе медицинский институт, а после, вероятно не без помощи родителей, их пригласил к себе в Кардиологическую клинику академик Лев Бергер. То есть Аня была под рукой. Вот с ней проще всего было и выяснить все, что касалось аборта Зои.

А из ребят в Нижнем остался один Олег Вольнов, который, закончив Инженерно-физический институт, работал теперь в местном, «закрытом» НИИ, занятом разработкой новейших видов военных технологий. Военно-промышленный комплекс в Нижнем Новгороде всегда был на высоте.

Что касается Лилии Бондаревской, то она, как удалось выяснить Гале, закончила Институт иностранных языков в Москве и работала теперь в группе переводчиц МИДа. А последний из «шестерки», Вадим Рутыч, отучившийся на юрфаке Нижегородского университета, устроился на работу в юридический отдел московского коммерческого банка «Мостемп». Это были последние сведения о нем, причем позапрошлогодней давности. Точнее не могли сказать ни в школе, где он учился и где за судьбами лучших своих учеников следила их старая классная руководительница, давно вышедшая на пенсию, ни в университете.

Родителей Вадима уже не было на свете. Собственно, и переезд его в Москву был частично вызван этой потерей. Отец, крупный юрист местного значения, по стопам которого и пошел сын, умер от рака несколько лет назад, а мать — так уж случается в семьях, где люди любят друг друга, — не сумела пережить постигшего ее горя. Через год последовала за мужем. Вот тогда Вадим и перебрался в Москву, где, по слухам, уж для толкового юриста всегда найдется «хлебное» место, а Вадим считался на факультете очень способным человеком. Словом, двух последних друзей следовало искать в Москве.

Вечером, когда сводили в общую картину добытые сведения, Турецкий рассказал своим младшим коллегам о собственных мыслях по поводу назойливых телефонных звонков к его собеседникам. И не в меру решительный Владислав предложил немедленно установить в квартире Воробьевых подслушивающее устройство, мотивируя это действие крайней следственной необходимостью.

Галя поморщилась — это ей показалось слишком. А вот Александр Борисович задумался и вложил все свои сомнения в одну фразу:

— А почему бы и нет?

Галя фыркнула.

— Галочка, зря трясешь головой, — погрозил ей указательным пальцем Турецкий. — Он верно мыслит.

Копытин просиял.

— Более того, именно Владиславу мы и поручим этот нелегкий акт. Надо ведь будет незаметно проникнуть в помещение, установить «прослушку», более того, организовать дежурство. Ну а насчет разрешения, это уж я сам позабочусь. Прямо завтра же, как только все Воробьевы уйдут на работу, Влад, надо это дело организовать. Сумеешь, чтоб и комар носа не подточил?

— Александр Борисович! — Майор показал, что для него нет невозможного, когда этого требует дело.

А Галя сморщила носик:

— Как это гадко, фи!

Турецкий видел, что на нее сильно подействовало известие о вынужденном аборте Зои, и Галя, вероятно, как всякая нормальная женщина, уже готова была простить Воробьевой ее любые грехи, а покойного предать полнейшему остракизму. Но вся беда в том, что на слово этим людям нельзя было верить, требовалась тщательная проверка. Хотя… нечего скрывать, Александр Борисович и сам с трудом пытался сохранить объективный взгляд на события. Но любой бунт требовалось давить в зародыше.

— Будешь возражать, — обратился Турецкий к «главному аргументу», — самой поручу этим заниматься, чистюля, понимаешь ли… Не вноси свои личные эмоции в это… в расследование уголовного преступления!

— Да уж, — пробурчала Галя в сторону, — наградил Бог начальничком…

Но Александр Борисович на этот раз «не расслышал» сказанного. И подмигнул Владиславу, а тот смутился.

Огорченная Сашиным непониманием самых элементарных человеческих истин, Галя тем не менее четко выполняла свою программу. В течение дня встретилась с Аней Воронцовой и Олегом Вольновым. И почти уже твердое ее, чисто женское, убеждение в том, что если и был наказан Морозов за свой подлый эгоизм, то, в общем, отчасти справедливо (именно отчасти, поскольку убийство, по каким бы причинам оно ни произошло, все равно уголовно наказуемое преступление), получило дополнительную поддержку. И к этому ее подвел не формальный допрос, выглядевший, скорее, дружеской беседой с Анной, которая по складу характера была торопыгой, и все у нее где-то горело. Убедил ее, вовсе и не стараясь этого делать, а, напротив, как бы выискивая аргументы в пользу Леонида, его близкий товарищ и муж Ани — Олег Александрович Вольнов.

То, что Олег и Аня любят друг друга, Галя поняла после первых же слов обоих, но то, что они недавно стали мужем и женой, хотя и носят свои собственные фамилии, оказалось для нее неожиданностью. Олег, отвечая на вопросы Гали, часто и к слову, и без острой необходимости упоминал о своей Ане с неизменным уважением: какая она талантливая, какая энергичная, обязательная и так далее, что обычно почему-то не говорят о любимых женщинах. И точно такое же отношение проглядывалось, точнее, прослушивалось в высказываниях самой Ани: Олежка у нее — невероятно умный, а уж о его работоспособности легенды ходят! Надежда всего института! Человек с блестящим будущим! Ну и все прочее, в таком же духе. Нет, не оперируют нынче такими понятиями в семейных отношениях — и все тут! Это ж как надо любить и уважать друг друга! И если такие же отношения были у всех шестерых друзей, то о какой ненависти вообще может идти речь? Абсурд! Зоя для них была вне любых подозрений, святая душа. Леня — тот просто гигант, ну плохо, конечно, что он так некрасиво поступил с Зоей, но если подумать… всегда найдутся оправдания, всего ж никто о человеке не знает. Вадька? Это — голова! Без всякого сомнения! Лиля? Международное чудо! Мудрая красавица — что еще надо?