Смертный приговор
Шрифт:
Ночью, когда разошлись гости, Алескер-муэллим все не мог выйти из роли, которую играл на протяжении всего торжества. Он горделиво спросил Арзу:
– Ну? Видишь, как отлично мы провели твой юбилей?!
Арзу кивнула и сказала:
– Да, хорошо получилось. Но в стенной газете я буду критиковать Хосрова-муэллима!
Алескер-муэллим почувствовал, что краснеет:
– Почему?
– А ты не видел?
– Что?
– Он не выпил за здоровье любимого ученика дедушки Сталина Мир Джафара Багирова!
Всегда сдержанный Алескер-муэллим вдруг так распалился, что не смог сдержаться:
–
– Но ты ведь сам сказал, что за мое здоровье всегда можно выпить. А за здоровье вождей нужно пить в первую очередь! И ты сам, кстати, одну вещь сделал неправильно!
– Я? Что я сделал неправильно?
– Ты сказал - Арзу у нас своя, за ее здоровье выпьем потом...
– Получается так, что вожди - не свои...
Алескер-муэллим остолбенел:
– Да... Нечего сказать...
– Что? Я неправильно говорю? Вожди у нас не свои?
Алескер-муэллим взял себя в руки.
– Свои, конечно... Возможно, я неточно выразился. Но и ты неправильно поняла Хосрова-муэллима. Хосров-муэллим хотел сказать не так...
– А как он хотел сказать?
– Он хотел... Знаешь, есть такие вещи... Ты еще маленькая, не понимаешь...
– Не понимаю?
– Не понимаешь... Ты умная девочка, но есть такие вещи...
– Очень хорошо. Тогда ты напишешь мне ответ в нашей стенной газете!
– Не все можно писать.
– Почему?
Алескер-муэллим сел рядом с дочкой. Поцеловал Арзу, перевел разговор на другую тему, начал рассказывать интересные истории, которые нравились дочке. И пока Фируза-ханум (в мыслях ругая Хыдыра-муэллима до седьмого колена) мыла и вытирала на кухне вилки, ножи, тарелки, Алескер-муэллим говорил Арзу хорошие слова и внезапно почувствовал, что подхалимничает перед дочкой.
Наутро снег покрыл все вокруг, но белизна его утратила чистоту, и Алескеру-муэллиму казалось, что белизна снега пропитана какой-то невидимой грязью, как будто тот снег был гной и, разорвав тонкую пленку, он запачкает все вокруг.
Алескер-муэллим провел очень беспокойную ночь, через каждые полчаса вздрагивал, просыпался, ободрял себя: "Ничего не будет... А что может быть?... Очень хорошо прошло торжество... Ну слово одно не так сказал, да... Потом стало хорошо, все смыло, унесло... Дважды выпили за Четырехглазого" (Мир Джафар Багиров носил очки, и потому люди порой, размышляя про себя, беседуя шепотом, оглядываясь по сторонам, с самыми близкими, самыми доверенными людьми, называли его "четырехглазый")...
Ничего не будет - и Алескер-муэллим утром в такой холод хорошенько умылся из рукомойника (в холод он никогда так долго не мылся), холодная вода придала ему бодрости, энергии, но когда он вышел из дому и приблизился к школе, то беспокойство снова стало нарастать.
Первым в директорский кабинет Алескера-муэллима вошел Калантар-муэллим, и Калантар-муэллим в то утро был одним из самых озабоченных людей на свете.
– Хорошо мы провели торжество! Да придет тот день, когда мы отметим двадцатилетие детки Арзу!
– Большое спасибо.
– А стол у Фирузы-ханум - нет слов!...
– Да...
– Алескер-муэллим улыбнулся, но сердце его забилось еще большей тревогой, потому что Алескер-муэллим увидел по глазам Калантара-муэллима, что он
– Очень хорошо прошло торжество...
– Калантар-муэллим отвел глаза от глаз Алескера-муэллима.
– Но... этот злодей, сын злодея Хосров-муэллим, пошли ему бог хоть немного разума...
– Не обращай внимания, прошло и кончено... Чем меньше об этом разговоров, тем лучше... Как будто ничего не случилось, не затрагивай!
– Где это я буду затрагивать?...
– И вдруг у этого весельчака, шутника, оптимиста Калантара-муэллима задрожали губы.
– Я боюсь! сказал он.
– Боюсь!... У меня семеро дочерей.
Алескер-муэллим налил воды в стакан из графина толстого стекла, который всегда стоял на столе в директорском кабинете, и протянул воду Калантару-муэллиму.
– Да успокойся ты!... Что с тобой будет? Тебе какое дело? Если казан закипит, то на голове несчастного Хосрова и закипит...
– Ты говоришь, ко мне не относится?
– Конечно!
– А к тебе?
Алескер-муэллим удивился, и сердце его забилось сильнее:
– Ко мне? Я так же, как и ты. И ко мне не относится!...
– Но ведь в твоем доме случилось?!
– Ну и что?
Выпив воды, Калантар-муэллим немного пришел в себя, пожал плечами, спросил:
– Как ты думаешь, сукин сын Хыдыр донесет?
Старый бакинец Калантар-муэллим знал большинство жителей Баку.
– Они, - сказал он, - род Хыдыра, во всех поколениях были плохими людьми!... Его отец, амбал Ордухан, говорят, за тарелку бозбаша (горохового супа) готов весь Баку продать!
Алескер-муэллим не сказал ни слова. Как только он вошел в кабинет, сразу же хотел вызвать Хыдыра-муэллима, но не вызвал, подумал, получится - "на воре шапка горит". Ну что ж, Хыдыр-муэллим ведь тоже человек, он должен понять, что нельзя делать других несчастными, у людей семьи, дети, нельзя людей в ссылку...
После Калантара-муэллима в кабинет вошел взволнованный Фирудин-муэллим:
– Ты видишь этого подлеца?!
Алескер-муэллим, конечно, знал, о ком речь, но Фирудин-муэллим был человек культурный, говорил деликатно, и его волнение, резкие слова расстроили и без того расстроенного Алескера-муэллима.
– Кого ты ругаешь? Что с вами со всеми? О ком ты говоришь?
– Как кого ругаю? Хыдыра, конечно! Только что подошел ко мне и спрашивает: вчерашнее происшествие поставишь сегодня на заседание бюро или нет? Причем не просто так спрашивает, а с угрозой...
Алескер-муэллим не смог сдержаться:
– Чтоб тебя приподняло и шлепнуло!
– А ты такого человека на торжество приглашаешь...
– Так ради вас ведь пригласил!... Решил, чтобы этот нечестивый к вам не цеплялся!... Откуда мне было знать, что бог отнял разум о Хосрова?! Как я мог это знать?!
Когда Фирудин-муэллим выходил из кабинета, Алескер-муэллим вдруг вспомнил Авазбека, вернее, вспомнил жену, дочь Авазбека; теперь Авазбеку что, как однажды в мир пришел, так однажды и ушел, а горе жене и дочери, как члены семьи врага народа они вынуждены скитаться без угла, вот где говорят: беда тому, кто остался... Одинокая женщина и одинокая девочка, что они теперь делали в степях Казахстана, в каком были несчастье?... И теперь вот Хосров выкинул фокус... Судьба, что ли, такая?...