Смешанный brак

– Королева умерла – да здравствует королева! – Заключает Глеб, открывая кран самовара.

Во взгляде Руслана сверкает молния, дескать, перебираешь, придурок! Он тут же поясняет: Люба, конечно, поправится, но когда это произойдет? А тут деньги обещаны, сценарист – вот он, значит, куй железо, пока горячо!

Вера капает вареньем на джинсы, вытирает рубиновую каплю пальцем и машинально облизывает.

– Зачем же так? – вопрошает Руслан Иванович. – Пожалуйста, вот салфетки.

А Вера опять прокручивает «кино судьбы»: кадры скачут перед глазами в режиме ускоренного просмотра, и вдруг накатывает слабость. Одно дело, когда зритель ты сам, но выставить это на обозрение?! Да еще сыграть центральную роль?!

Между тем Руслан Иванович с Глебом обсуждают нюансы; они, похоже, из всего могут сделать артефакт, лозунг дня, добрым молодцам урок и т. п. Главное, говорит Руслан, выбрать правильный ракурс, не заниматься буквальным переносом фактов на экран.

– Обижаете, Руслан Иванович… – крутит головой Глеб. – Меня факты, как вы знаете, не интересуют. А вот ракурс – это мое, тут я профессионал!

Вера все-таки сопротивляется: мол, какая из меня героиня? Пригласите профессиональную актрису, сделайте голос за кадром, только, ради бога, не выставляйте под софиты!

Чувствуя ее состояние (тоже психолог!), Руслан Иванович вскоре выпроваживает сценариста. А дальше не дает раскрыть рта; да и собраться с мыслями не дает. Наверное, на их собраниях говорит только Руслан, остальные молчат в тряпочку. О чем он говорит? Не суть; главное – какговорит. Цицерон отдыхает, Геббельс утирает слезы зависти, а староверы с фотографий одобряюще покачивают бородами.

– Вам сверхзадача ясна? Нет? Но это ведь грандиозно, мы должны создать фигуру на десятилетия! Должны предъявить этого юного гения всему миру! Воздвигнуть памятник нерукотворный, легенду сочинить, ну и так далее. В этом смысле даже хорошо, что он… Ну, что его не стало.

– Как это?! – восклицает Вера.

– Нет, это печально, что не стало. Очень печально, но кто виноват? Кто подтолкнул несчастную мать? Кто соблазнил ее, посулил златые горы, а подсунул груду битых черепков?! Я отвечу: виноват прогнивший мир, где живут не люди, а трупы! Глеб говорил вам об этом? Так вот правильно говорил! Возьмите хотя бы ее мужа, ничтожного и мелкого, который сам не понял, что ему было дано. Куда ему понять, если вместо крови у него в жилах водянистая жидкость, а вместо мозгов – вычислительная машина! Вы ведь согласны со мною? Согласны?! На самом деле только мы можем родить что-то по-настоящему великое, только мы!

«Разумеется, – думает Вера, – кто ж еще? Мы, правда, и убивать умеем лучше всех…» Будто угадав ее мысли, Руслан заговаривает об убийствах усыновленных детей из России. Буквально вчера передавали, как одна голландская тварь избила мальчика, вывезенного из детского дома. А неделю назад с девочкой то же самое проделала американская тварь, только исход был летальный. Значит, идет война, незримая, но беспощадная, и нам здесь нельзя проиграть!

Эти аргументы укладывают на лопатки. Да, кивает Вера, они гораздо хуже нас. Вначале захлебываются крокодиловыми слезами умиления, слюнявят детей поцелуями (поцелуями Иуды!), а потом, если что не так, лупят почем зря! Незримая война, конечно, а на войне как на войне, нечего миндальничать.

Руслан Иванович обрушивается на незримого противника, как Македонский на персов, и Вера встает в фалангу. Копье наперевес! Вперед! Ур-ра… Или это Александр Невский громит шведов? Маршал Суворов берет приступом Измаил? Руслан побеждает злобного Черномора? Откуда-то появляется коньяк, Вере наливают, потом еще, отчего в голове каша, и ее существо буквально плющится под страшным эмоциональным напором.

– Помнишь, я говорил про надпись: «И придет Руслан»? Помнишь?

Вера безвольно кивает, мол, помню.

– А зачем он придет?

Вера мотает головой, дескать, понятия не имею.

– Чтобы родить что-то великое, доселе невиданное! Причем с твоей помощью!

Порог близости перейден, как и положено между бойцом и полководцем, и можно на ты. А еще можно приблизить глаза настолько, что станут заметны красноватые прожилки.

– Заслуг сестры никто не умаляет, – шепчет (кричит?) Руслан, – памятник Норману обеспечен! Но мы-то понимаем: попытка неудачна, потому что выбор партнера неудачен! Плод такого союза не жизнеспособен, он годится только для мифа, мы же родим что-то невероятное, высшее существо родим!

Видя капли пота, стекающие по лбу, глаза с багровыми прожилками, Вера вжимается в кресло. «Или изнасилует, или убьет!» – пищит сплющенный мозг. Она вдруг вскакивает, опрокидывая чашки, бежит к дверям, скатывается по лестнице, и, даже не заметив, что сломан каблук, несется по улице.

Память не раз прокрутит абсурдную сцену, причем в кресле (причуда воображения?) будет сидеть не Вера, а сестра. Почему нет, если, как утверждают некоторые, они «похожи»? Своенравность Любы имела четкие границы, она всегда подчинялась силе, чужому авторитету, то есть ее мозги сплющить было еще легче. Да, она была матерью, все-таки любившей сына, только вывихнутая душа на любовь не способна, а спящий разум, как известно, рождает чудовищ. Когда разум погрузился в спячку, чудовище вылезло из мрачной глубины и завладело сестрой, чтобы взять свою жертву…

Понимание, увы, не приносит покоя. Крепостные стены разрушены, твердыня пала, и в пробитые бреши устремляются депрессивные мыслишки и кошмары.

В одну из ночей Вера убегает во сне от бородатых мужиков, кричащих: «Стой, дура, мы родим с тобой высшее существо, у нас получится!». Она в страхе улепетывает, но мужики догоняют, заваливают ее и по очереди насилуют. Бороды колются, в нос шибает перегар вперемежку с запахом кислой капусты, и Веру тошнит прямо во время совокупления. А этим ублюдкам хоть бы хны! Встали кружком, морды потные утирают, и один хлопает ее по животу, мол, жди, это недолго!

Они уходят, а Вера остается лежать, наблюдая, как стремительно растет живот. Он достигает размеров футбольного мяча, арбуза, метеозонда, после чего лопается (типа спонтанное кесарево сечение). Оба-на, Глеб! В полный рост, а главное, уже с бородой!

– Н-да, не люди, а трупы… – говорит он, оглядев окружающий мир. – Поголовно страдают прогерией, так что скоро всем – кирдык!

– И мне тоже? – робко вопрошает Вера.

– Тебе в первую очередь. Какая у тебя была сверхзадача? Высшее существо родить, вечное и бессмертное. Ты же родила меня! А на фига мне еще один я?! Мы же передеремся друг с другом из-за гонорара за сценарий!

– За тот самый сценарий?

– За тот самый. Вот, кстати, и режиссер собственной персоной. Гунар, иди сюда! Тут наша главная героиня облажалась, не того родила! Будем ее после такого снимать? Или переведем в массовку?

Бритый Гунар кривит физиономию, озирая лежащую в пыли мать-неудачницу.

– Сейчас Ларсу позвоню. – Он достает мобильный телефон.

– Фон Триеру? – уточняет Глеб.

– Фон Триеру, фон Триеру…

Отойдя в сторону, он беседует с хозяином «Zentropы», затем машет рукой, мол, оставь ее, она нам не нужна! Они уходят, а Вера остается лежать. С трудом приподнявшись, она видит пустыню и два силуэта на горизонте. Силуэты делаются все меньше и меньше, затем вообще исчезают, и на Веру всей тяжестью обрушивается одиночество…