Смешилка — это я!

— Жду с нетерпением! — обрадовался режиссер.

— Я горжусь Смешилкой. И тоже люблю ее больше всех на земле! — Мама не обиделась… Чего ж я страшилась? Наоборот, она восторжествовала.

— А я на каком месте? — поинтересовался папа.

— На третьем, — не задумываясь, определила мама.

— А кто на втором?

— Навсегда останется моя мама. Нет… пожалуй, она вместе с дочкой — на первом!

Папа, таким образом, передвинулся на освободившееся второе место. Похоже, это его устроило.

Не в избытке ли у меня все эти «похоже», «вроде», «будто» и «словно»? Они вроде (опять «вроде»!) таят в себе раздумчивые сомнения, застенчивую неуверенность. Уберегают от чрезмерной самоуверенности тона… Но не злоупотребляю ли я этими свидетельствами своей скромности?

— А мое прежнее высказывание о дочери уничтожьте. Ладно? — попросила мама.

Режиссер промолчал. А ознакомив меня с той короткой беседой, сознался:

— Уничтожать ничего не стану. Как было, так и должно остаться! Получился весьма достоверный сюжет. А достоверность, как уже доказывал, — это душа документальной картины. Ты согласна?

— Ну а если все-таки вырезать?

— Ни в коем случае!

Я сдалась. И подумала: «Если бабулино мнение обо мне появится на телеэкранах… почему тогда ему не появиться в моей тетрадке?» И вот оно появилось.

Следующей участницей бесед за кухонным столом стала Нудилка.

Она принялась бодро и весело объяснять режиссеру, что у нее одна нога короче другой.

— Одна нога длиннее другой, — уточнила я так, как уточнял ее брат.

Не услышав меня, Нудилка с удовольствием сообщила, что из-за упомянутого дефекта она многие годы сходила с ума. С предельной веселостью оповестила о том, что даже хотела «покончить с собой».

— Ты что, совсем разучилась нудить? — разочарованно спросил режиссер.

Ему хотелось, чтобы вначале она продемонстрировала свое давнее удручающее занудство. Как горькое воспоминание… А чтобы уж после мы с ней вдвоем продемонстрировали, как я от занудства ее исцеляла.

Нудилка наконец этот сценарный план ухватила — и тягучим, умирающим голосом стала предъявлять режиссеру претензии:

— Почему вы позволяете себе прерывать мою исповедь? У вас разве тоже одна нога короче другой? И вы тоже испытали, что значит хромать по жизни? Я пришла на вашу — ненужную мне! — съемку бодрой и жизнерадостной. А вы бесцеремонно перебили меня. Прервали… Считаете, что если превратили Смешилку в звезду, то и всех вокруг осчастливили? Я снова не хочу жить…

Глядя в камеру, Нудилка пояснила:

— Так бы я вела себя прежде.

— Стоп! Достаточно… Зрители убедятся, что прозвище у твоей целительницы снайперски точное: Смешилка сумела исцелить тебя юмором. Освободить от обидчивости и занудства. Прости, что перечисляю твои, к счастью, ликвидированные недуги. Плоды лечения ты нам продемонстрировала вначале. Доказала, что даже о тяжком можно вспоминать с легкостью, без уныния. Отшвырнув ощущение безнадежности… А теперь вы обе познакомьте нас, пожалуйста, с короткими фрагментами исцелительного процесса. Если возможно…

Мы не заставили себя упрашивать.

— Когда ты припадаешь на левую ногу, это выглядит очень обаятельно. Или пикантно, как говорит твой брат. Я заметила, что мальчишкам это нравится, и они внимательно на тебя смотрят, — начала я.

— На калек всегда обращают внимание. Их унижают состраданием, — с горечью пожаловалась «вошедшая в прежний образ» Нудилка.

— Ничего подобного! Они видят в тебе не калеку, а женщину. Будущую, во всяком случае… — смягчила я свое наблюдение.

— Из всех мнений противоположного пола меня интересует только мнение моего брата.

— Семейственность какая-то! — осуждающе, но неискренно запротестовала я. Хотя в этом наши вкусы сходились.

Якобы протестуя, я стала ей показывать, как, по моим наблюдениям, не брат, а посторонние представители сильного пола взирают на тех представительниц слабого пола, которые обладают силой очарования. И, подобно художникам, непохожестью… И как припадание на левую ногу как раз и дарит ей индивидуальность. Я пользовалась высказываниями режиссера. А он вроде (опять «вроде»!) этого не замечал.

Нудилка слегка заулыбалась и наконец разразилась неостановимым, заливистым смехом. Мне этого показалось недостаточным, и я добилась, чтобы она захохотала, видя во мне не подругу, а тех, кого я изображала.

— «Процесс пошел»! — процитировал режиссер международно известного политика.

Слишком часто упоминаю и о чьей-то известности? Но того требуют факты, заполняющие мои тетрадки.

— А тебя не одолевают вопросами, так сказать, о личной жизни Смешилки?

— Один любопытный, многозначительно подмигнув, спросил: «А у нее есть роман?» — «У нее много романов», — ответила я. «Это можно понять…» — не удивился он. «Да, много романов… Романы Льва Толстого, Достоевского, Диккенса… Целая библиотека! От бабули досталась».

— Хорошо ответила! С юмором… — поддержал режиссер. — В общем, полное исцеление! А началось оно здесь, в квартире Смешилки… Куда мы не зря заглянули.

Камера и оператор не переставали трудиться.

В один из дней, когда завершалась подготовка к очередному «заглядыванию» в нашу квартиру, в нее не заглянула, а ворвалась женщина, лицо которой было искажено страданием. А то и ужасом… Увидев меня, она рухнула на колени. Такого еще не бывало. Режиссер, оператор, родители и я сама оцепенели.

Не поднимаясь с колен, женщина трясущимися руками извлекла из кармана пиджака конверт.

— Милая Смешилка! Надежда сейчас только на тебя одну… — Опять я оказалась «одной». — Два письма я послала на адрес студии. И не получила ответа. Тогда осмелилась сама вручить тебе свою мольбу. Вот посмотри… — Она достала из конверта и протянула мне фотографию. С нее глядел на меня очаровательный смеющийся мальчик, точно это я его минуту назад рассмешила.

— Мой сын тяжело болен. Но его можно спасти! Спасительное лекарство и пересадка органа стоят невообразимо дорого… Если я продам все, что у меня есть, это не составит и половины необходимой суммы. И страховка не покрывает ее! Мужа у меня нет. Умоляю тебя, Смешилка, одолжи мне недостающие деньги! Чтобы спасти… Когда мой мальчик вырастет и станет ученым, он тебе вернет… Это будет не скоро, но он обязательно… Больше возвращать некому: мы с ним вдвоем.

Было воскресенье, и папа оказался дома.

— Какая вам нужна сумма? — по-деловому спросил он. — И поднимитесь. Дочери совестно, что вы перед ней…

Женщина осторожно, стесняясь, ответила на его вопрос.

— Сумма столь значительная, что дочь одалживать ее вам не станет, — сказал папа. Она с вами поделится, имея такую возможность. А чек сейчас выпишу я: у меня на то есть доверенность. Возвращать ничего не надо.

Мальчик был спасен.

<