Смешилка — это я!

— Успокойся… В титрах, завершающих фильм, мы оповестим: «Исцеление Нудилки Смешилкой — документально, остальное — фантазия». И роль как бы «вымышленного брата» исполнит не сам брат, а привлекательный молодой артист. Привлекательный, дабы зрители поверили в его возможности привлекать. «Любовь Смешилки» — так назовем новый фильм.

Лучше бы он назывался «Любовь к Смешилке». А главным героем был бы не привлекательный артист, а… понятно кто.

— Все равно… Интимное не выносят на обозрение общественности. — Мама продолжала сражаться за нравственность.

— Выберите что-то одно… Или ваша дочь остается звездой — и тогда ее личной жизни не удастся быть засекреченной. Или звезду следует погасить.

Гасить меня маме, конечно, не хотелось.

— Но тогда придется и тетради мои рассекретить. Чтобы стало ясно, что…

— Все тайное становится явным! — перебил режиссер.

Об этом я, безусловно, догадывалась, но не думала, что рассекречивание произойдет так рано. И что рассекретят тетради не мои благодарные потомки, а отважусь на подобное я сама!

— Так выпьем по этому поводу! — заключил режиссер.

Мамины глаза уже не вытесняли от воспитательного напора все остальное с ее лица: она знала, что выпьет он в одиночку, без участия несовершеннолетних. Что-то я часто пишу о глазах. Но это же не я первая заметила, что они «зеркало души».

Из верхнего кармана своей несменяемой куртки (а может, у нее были дубликаты?) режиссер все-таки достал не одну походную рюмку, а две. Из нижнего кармана вытащил заветную коньячную флягу. Шлепнув маму по плечу, он пригласил ее поддержать тост. Что ей оставалось?

Пугливыми глоточками осушая рюмку, мама демонстрировала нам с Нудилкой, что делает это вынужденно и даже с некоторым отвращением. Режиссер не обиделся… Как все умные люди, он не умел обижаться по пустякам.

— Обидчивых выносить очень трудно, — признавался он. — Если умный говорит, надо прислушаться, а если дурак — то что на него обижаться?

Мама испытывала ответственность уже за дуэт и нас обеих предупредила:

— Успех не должен вскружить вам головы!

— «Одна голова хорошо, а две лучше», — ответила я русской пословицей.

Нигде, правда, не говорится, что три головы еще лучше, чем две. Но этого я не сказала, так как мама, к сожалению, была обидчива.

— А у тебя голова от коньяка не закружилась? — в шутку спросила я.

Мама сказала, что ей надо попудриться. Про мытье рук она как-то забыла. И удалилась… А я догадалась, что она будет отныне оберегать не одну меня от меня, но и нас — его и меня! — от нас обоих. Ничего не попишешь: кто еще станет так беспокоиться?

После премьеры нового фильма все происходило подобно тому, что было после двух предыдущих. Триумфальные события напоминают друг друга. Как и провальные…

«И звезда с звездою говорит…» — так словами Лермонтова бабуля бы, думаю, окрестила наш дуэт. Кажется, на город обрушился звездопад. Хотя нет: звезд только на небе много. Я с режиссером согласна.

Возбужденные сограждане подняли на руки уже нас двоих. Я, верная своему амплуа, смеялась, а Нудилка, верная своему амплуа, отбивалась и вырывалась. Но по глазам — опять глаза! — можно было определить: ее уже не терзало то, что одна нога от рождения короче другой. Или что другая длиннее… И вообще она уже не хромала по жизни, а передвигалась весьма уверенно.

Бабули среди несущих нас, к несчастью, не было. Но мне грезилось, что она по-девчачьи подмигивает. Как случалось прежде. Ее не было, а подмигивание было… Несущие ликовали под нами, внизу, а она подмигивала откуда-то из поднебесья. И я, задрав голову, стала подмигивать ей сквозь слезы в ответ.

Когда мы буквально и в переносном смысле вернулись на землю, ко мне подошел он.

— Я безмерно тебе за все благодарен! — Он нагнулся и поцеловал меня в макушку. Выше макушки у меня ничего не было, но лучше бы он поцеловал меня чуть пониже. — И очень тебя уважаю! Прозвище «Нудилка» звучит уже не грустно, а весело. Фильм это подтвердил. Ты совершила благороднейший человеческий поступок. Нет, подвиг! Картина очень удалась… Кстати, и молодой актер был на высоте.

Он похвалил актера нарочно, якобы не заподозрив, что объявленная в титрах «фантазия» являлась реальностью. В отношении меня…

Перед съемками режиссер сказал Нудилке: «А твой брат пусть сам все поймет!» Брат давно уже все понял. Но делал вид, что нет… Режиссер предсказывал, что Нудилкин брат по заслугам оценит мои «женские и человеческие достоинства». Но так оказалось лишь на экране. В жизни он ограничился человеческими…

А общественность, мнением которой так дорожила мама, судя по взглядам, заподозрила, что «фантазия» та — не вполне фантазия.

Как я окончательно решила… не выходить замуж

По воскресным дням я разрешала будильнику, происходящему, как я давно догадалась, от слова «будить», чтобы он тоже отдыхал и не тревожил меня. Однажды, однако, в семь утра обязанности будильника без всякого спроса исполнил телефонный звонок. В трубку с таинственной осторожностью проник голос Нудилки:

— Ты спишь?

— Сейчас уже нет. Поскольку ты меня разбудила…

— А родители дома?

— Они воскресенья проводят за городом.

— Всегда вместе?

— Всегда.

Она так тяжело вздохнула, словно желала, чтобы мои родители проводили дни отдыха врозь.

— Можешь предоставить мне аудиенцию? — избавившись от вздоха, спросила она.

— Аудиенцию? Ты до такой степени излечилась от занудства, что научилась шутить?

«Аудиенция» началась через десять минут, так как Нудилка звонила из телефона-автомата, соседствующего с нашим домом. Я не успела натянуть платье и приняла ее в наброшенном на плечи халате, что внешне снижало серьезность момента.

— Хочу посвятить тебя в чрезвычайную тайну.

— Она касается меня?

— Тебя касается все, что касается нашей семьи.

Я вздрогнула: что она имеет в виду? Сколько уж раз я так вздрагивала… Но пока понапрасну.

— И твоего брата касается?! — выпалила моя надежда, которая потихонечку умирала, но еще полностью, как оказывается, не скончалась.

Я никогда не называла ее брата по имени, чтобы не показалось, что набиваюсь с ним не на братские, а на панибратские отношения. Соблюдала дистанцию…