Смоленское направление

– Совсем нюх потерял ирод? Почему в лавке грязно? На прилавке мыши сидят. – Ильич частенько начинал своё внезапное появление с разноса приказчика. Зачастую это происходило в шутку, внимание можно не обращать, но это была традиция, согласно которой, все роли заранее расписаны.

– Пахом Ильич, дорогой, какое счастье. Сейчас всё подмету, а мыши, так то, к прибыли, разве в нищей лавке будут они сидеть? – Евстафию самому нравился спектакль, и он, с удовольствием подыгрывал патрону. И если свояк изображал рассерженного хозяина, поймавшего кота у крынки со сметаной, то приказчик, исходя из сюжета – оправдывался, извинялся, в итоге получая кисломолочную продукцию. Заканчивалось всё дружеским смехом, подсчётом казны и весёлыми историями.

– Два дня у нас в лавке будут жить люди Лексея, возможно будут ночевать, тут уж как придётся, заодно покараулят. Я в Новгород, сестре будешь привет передавать? – Ильич спросил для проформы, всё основное будет сказано с утра. – Скажи, жив, здоров, занят делом. Постой, Пахом, а откуда такой кафтан? Дай-ка посмотреть на тебя. – Новгородец развернулся вокруг, достал кортик из ножен, продемонстрировал, показал пальцем на козырёк фуражки.

– Очень удобно, солнце глаза не слепит, Лексей отдарился. – Засунул руку в карман, достал завёрнутый в фольгу кусок растаявшего от жары шоколада, протянул шурину, мол, угощайся.

Савелий осмотрел подсобку, в которой по идеи должны были ночевать его люди. Места было мало, сам сотник планировал провести ночь куда более в интересном помещении. Расспросив у Пахома где находится харчевня, в которой есть доступные удовольствия, отослал туда бойцов и направился с девочками проводить к их родителям. Сопровождать детей попросил Алексий, в противном случае, отдал бы приказ одному из своих воинов. Домик рыбака, куда они направились, стоял невдалеке от торговых причалов. Убогое жилище на две семьи, наполовину зарытое в землю, окон не видно, отапливается по-чёрному, животины нет – полная нищета. Девочки бежали впереди, показывая дорогу, постоянно останавливались, поджидая размеренно шагающего сотника. Хотелось побыстрее увидеть матерей, поклониться отцам, смотрите: какие мы пригожие, с обновками, совсем уже взрослые, деньги заработали, подарки принесли.

– У Вас два дня, к лавке купца Пахома придёте сами. – Савелий посмотрел на встречу родителей с детьми, скрипнул зубами и зашагал прочь. Его жена и двое малолетних сыновей пропали без вести в сгоревшей Рязани. Может и спаслись, верил, что живы. Сотнику захотелось выпить, залить хмельным мёдом горе, отвлечься от переживаний, а возможно, просто поговорить с кем-нибудь. Как назло, в Смоленске, не то, что родичей, даже знакомых не было.

В харчевне было не протолкнуться, на противоположной стороне от входа, заезжие скоморохи давали представление. Многие зрители пришли не делать заказы, просто поглазеть, посему и толпились у входа. Их не прогоняли, лучшая реклама подобного заведения – большое количество посетителей.

– А ну с дороги! – Савелий не стал расталкивать зевак, поданная командным голосом фраза образовала узкий проход в помещение. При свете свечей, сверкнул камень на перстне сотника, лучшая рекомендация платёжеспособности клиента. Таких гостей хозяин таверны встречал сам, провожал до почётного места, интересовался здоровьем, испрашивал пожелания. Мимоходом рассказывал о кулинарных достижениях своей жены, которая готовит только избранным, а не кому попало. Непременно восхищался тонким вкусом клиента и красивой одеждой. В этот раз, проделав вышесказанное, смахнув чистым рушником невидимую пыль со стола, Ефим наклонился к уху сотника и прошептал: – Всего за две ногаты, наверху ждёт очаровательная особа, только для дорогих гостей.

Сотник достал четверть гривны, за неимением мелких денег, положил на стол перед Ефимом, ловким движение пальцев крутанул серебряный прутик. Осмотрел людей, находящихся в харчевне, своих воинов не обнаружил – Мёда хмельного, убоины принеси, и ещё, тут должны были находиться мои люди, вот с такими мечами, где они? – Савелий приподнял меч, показывая эфес оружия. Света было достаточно, трактирщик оторвал взгляд от серебра, которое делало последние обороты, накрыл своей ладонью, ухмыльнулся: – Так они давно наверху, в комнатах, деньгу не платили, пожрали и сразу туда. – Ефим показал пальцем в потолок.

В это время, на импровизированной сцене появились куклы. Сделанные из дерева и соломы, неуклюжие, размером с локоть, но в одёжках. Одна напоминала удалого молодца, вторая была в сарафане с прикреплённой в руке скалкой, символизируя прекрасную половину человечества. По сюжету пьесы, первая кукла приставала ко второй, делая недвусмысленные намёки на совершение интересного действия. Та отнекивалась и после попыток физического контакта, колотила ухажера по голове палкой. В завершении спектакля, парочка приходила к согласию, и тут скалка оказывалась в руках молодца. Теперь уже первая кукла отмахивалась от назойливых требований второй. Публика от смеха, чуть ли не каталась по полу, с разных сторон давались советы, как и что, делать. Артисты держали куклы в руках, сидя на корточках, озвучивали их, и были практически незаметны. Многое было позволено манекенам, ведь по условию представления, говорила кукла, а не человек. Ну не деревянный же чурбак тащить на правёж, если сказано что-то обидное. А говорилось зачастую крамольное, не способствующие вертикали власти, однако скоморохов никто не обижал.

– Ступай, людям моим ни в чём не отказывай, пусть едят от пуза и вселяться сколько влезет. – Сотник говорил не смотря на Ефима, будучи уверенным, что трактирщик не уйдёт, пока того не отпустят. Взгляд был сосредоточен на девушке, озвучивающей куклу. Что-то знакомое было в чертах её лица, она стояла у самой стены, в руках держала погремушку и трясла ей, когда совершался удар скалкой по голове манекена.

– А если не хватит серебра? Веселье и питьё стоит дорого. – Подстраховался Ефим. Кто знает этих пришлых? Сегодня тут, завтра там, вооружены, пока стража добежит, можно и живота лишиться, споря о деньгах с пьяными воинами. Поэтому, закон трактира гласил: – можно делать всё, но деньги вперёд.

– Меня можно отыскать в лавке новгородского купца Пахома Ильича. Наверх, – Савелий посмотрел на потолок – я не пойду.

Девушка завораживала и притягивала к себе, очень похожая на жену сотника в молодости, она напомнила о пережитой любви, коротком семейном счастье, разбудила чувства, которые, казались, безвозвратно утеряны. Даже если бы в харчевню, сейчас, войдёт Иисус Христос, Савелий его бы не увидел. Представление закончилось, в ладоши никто не хлопал, денег не подавали тоже. Все считали спектакль неотъемлемым атрибутом к выпивке и закускам. Девушка обходила посетителей таверны с подносом, на который предварительно было положено несколько резан, улыбалась, но добиться пожертвований не могла. Проходя мимо сотника, а он замыкал круг посетителей, надежды на ужин не было совсем. По договору с трактирщиком, им позволили выступать, предоставляли крышу над головой, но не более того. Серебро, лежащее на подносе, было последним. Конкуренция у скоморохов серьезная, и выступать на торгу им не позволили местные артисты.

Бум! Брусок серебра глухо ударил о деревянный поднос, резаны подпрыгнули и тоненько зазвенели в ответ. Таких огромных денег никогда не платили за выступление, девушка перевела взгляд на щедрого зрителя, поклонилась и замерла, не смея отвести глаз от симпатичного мужчины. Ухоженная бородка, шрам над бровью, пронзительной синевы глаза, волосы коротко пострижены, крепкие длинные пальцы. Не иначе князь, может боярин, никак не меньше. Перстень с рубином, меч на поясе, рубаха, правда, странная – без вышивки. А может, вышить затейливый рисунок некому?

– Это, очень много, князь. Столько серебра наше выступление не стоит. – Ангельский голос только укрепил чувства Савелия. Девушка постояла несколько секунд и двинулась в сторону своей труппы.

– Постой, как звать тебя? – Сотник даже привстал с лавки, что бы как можно ближе быть с источником своих волнений.

– Елена. – Прошептала девушка, улыбнулась и ушла.

– Имя как у цесаревны, может, увидимся завтра? – Савелий наверняка знал, что с утра будет ждать её, и попытается познакомиться поближе, но слова вырвались как-то сами собой, щёки покрылись румянцем, будто не тридцать пять лет сотнику, а шестнадцать.