Смотрящий вниз

– Не отчаивайся! – Андрей хлопнул меня по плечу. – . Все пройдет, как с белых яблонь дым! Лучше расскажи, что у тебя на личном фронте?!

– Без перемен. – Я закурил, стряхивая пепел в пустое блюдце.

О Марине я старался не думать. По крайней мере, до сегодняшнего утра.

Весь предыдущий день я провел в подземельях «Лаокоона», лежа на диване и просеивая в памяти скудную информацию, полученную в результате моего пробного захода на цель. Плевел в ней было явно больше, чем зерен. Но и зерна тоже присутствовали. Если, допустим, роль директора «Третьего полюса» Рогожина в охоте на мою персону оставалась пока за кадром, то Игорь Владиленович, безусловно, исполнял в ней партию старшего егеря.

Графология – наука более-менее точная. Предмет ее – изучение характера человека по почерку. В почерке Игоря Владиленовича легко читался характер весьма ретивого любителя-кинолога. Это принимая во внимание то, как он исправно стремился затравить меня своими «суками», к числу которых принадлежал завербованный для работы на органы еще в 70-х годах бывший совратитель малолеток, а впоследствии агент и провокатор Виктор Сергеевич Музыкант. Бригадная контрразведка Руслана, даром хлеб не евшая, быстро изобличила его по фотографии с удостоверения. Прочие дворняги из своры кадровика – Ланцет, убиенный Глыба и те, с кем я еще не знаком, – надо полагать, из того же контингента. Покинув ряды гэбэшников, Игорь Владиленович наверняка перетащил под свое крыло всех стукачей, сидевших у него на крючке по гроб жизни. Другое дело– Варан. Этот был из разряда специалистов, подготовленных, выражаясь их же казенным языком, для зачистки. И такой, скорее всего, в распоряжении начальника кадров «Третьего полюса» был не он один. «Кадры решают все!» Кому, как не Игорю Владиленовичу, руководствоваться проверенным сталинским лозунгом? Вот они и решают у него все, что хозяин планирует. А главное, стоят такие кадры куда дешевле, чем любая братва или те же действующие сотрудники спецслужб из продажных.

Ладно. С Игорем Владиленовичем мы разобрались.

Вернее, еще разберемся. Сейчас мне о другом думать следовало. «Шеф уже наверх доложил, что его убрали!» – сказал Варан в гараже своим подельникам. Где у них этот самый «верх» и кто на нем сидит – вот основной вопрос моего бытия. И доколе я не сыщу на него ответа, не будет мне покоя ни днем, ни ночью.

На периферии моего сознания шевелились еще некто Галемба, упомянутый случайно при первом допросе экспедитором, и начальник охраны банка Шибанов, замешанный в эту историю каким-то боком. И Марина, разумеется.

На Петровско-Разумовском она так и не появилась.

– Зато Егоров опять пришел! – сообщил возбужденно по телефону мой сосед. – Они с Шилобреевым о судьбах искусства спорят! Хочешь послушать?!

В трубке зазвучали приглушенные голоса.

– Постимпрессионизм! – возмущался участковый. – Постимпрессионизм все обгадил! Постимпрессионизм и постэкспрессионизм!

– Что ты заладил, как попугай, – гудел в ответ басом Шилобреев, – «пост» да «пост»! В карауле, что ль?! Кутилин! Где у тебя огурцы?!

– Пока Дега был жив, совсем другая планка стояла! – Егоров грохнул чем-то тяжелым по чему-то деревянному.

– Дега?! Это который?! – Авангардист захрустел огурцом. – БэГа, может?! Борян Гребенщиков?! Так он еще жив, чего и тебе желает!

– Слыхал?! – снова прорезался голос Кутилина. – Сань, Сань! Погоди! Полина-то, слышь, совсем с катушек слетела! Комод из окна сбросила на машину Бурчалкина! Представляешь?! Комод с полтонны весит! В психушку ее увезли!

Не дожидаясь, пока Юра мне перескажет все местные новости, я повесил трубку.

На ужин Серик приготовил мне котлету по-киевски с жареным картофелем. В сауне дым стоял коромыслом: башибузуки праздновали освобождение какой-то Гири. Возможно, впрочем, что это был он, а не она. Тем не менее банщик, памятуя о наказе Руслана, успевал и для меня выкроить минуту-другую.

– Сам Князь приехал! – сообщил Серик, забирая грязную посуду из номера. – Теперь до утра гулять будут!

«Князь у них приехал, ядрена крыша!.. Не вертеп, а дворянское, в натуре, собрание!..»

– Александр! – вернула меня в кафе-мороженое интеллигентная жрица любви. – Не желаете с нами шампанского выпить?!

– С удовольствием. – Я загасил в блюдце сигарету.

– Шампанского три бокала! – подозвав официанта, распорядился Журенко. – Да покрепче!

– И водки сто пятьдесят, – добавил я.

– За прекрасных дам! – произнес Андрей незатейливый тост, когда бокалы были наполнены.

– Почему это ты говоришь обо мне во множественном числе? – нахмурилась Лара.

– Тогда за кавалеров! – тут же нашелся Журенко.

Мы чокнулись и выпили.

– Сегодня вечером Андрей ведет меня в консерваторию. – Лара достала из сумочки губную помаду и подправила свою «боевую раскраску», – На «Лебединое озеро».

– Лебединое озеро в зоопарке, – буркнул я в ответ.

– Ну, нам пора! – Журенко поднялся из-за стола и пошел рассчитываться с официантом, застрявшим у стойки бара.

– Да не напрягайся ты так, филолог, – ехидно сказала Лара. – Я пока отличаю цаплю от сокола. При южном ветре, само собой.

«Ай да куртизанка! – Я мысленно улыбнулся. – Здорово она умыла меня! Нет, повезло все-таки Андрею! Определенно повезло!»

– Ты еще остаешься? – спросил мой друг, возвращаясь к столику.

– Побуду немного, – кивнул я. – Спасибо за квартиру.

– Я тебя умоляю! – Журенко обнял Лару. – Пользуйся! Да, у меня там на кухне кран не работает, и лампочка в туалете перегорела!

– Чао! – Лара взмахнула рукой, и они, счастливые, исчезли под дождем.

– Вы позволите?! – Лохматое существо в застиранных джинсах, не дожидаясь моего ответа, подхватило освободившиеся стулья и растворилось вместе с ними в шумной компании сверстников.

«Достойный ты был мужчина, Иван Ильич, земля тебе пухом. – Я выпил водку. – Хотя какая, к ляду, земля?! Замуруют тебя в стену колумбария, и сделается твоим последним пристанищем керамическая ваза. Назвать емкость, где отныне будет покоиться твой прах, урной да не повернется ничей язык! В урну мы положим того, кому там вместо тебя лежать положено! И это я тебе обещаю!»

Накануне я навел справки в казино «Медный сфинкс» и выяснил, что кремация Штейнберга должна состояться сегодня в десять утра. А в 9.30 мы с Проявителем уже дежурили напротив нового Донского кладбища в его видавшем виды «Москвиче».

На мою просьбу о содействии в предстоящей операции Матвей Семенович откликнулся с неожиданным энтузиазмом и решительно отказался от всякого вознаграждения.

– Тут речь о деле, молодой человек! – рассердился он, как будто это я с него деньги требовал. – Тут вам не фабрикация! Понимать надо! Привыкло твое поколение все рублем измерять! А талант?! Вы-то знаете ему цену?! Молчите?! Ну так я тебе вот что скажу: или ты работаешь, или нет!

– Работаю, – согласился я.

И мы с Проявителем ударили по рукам.

Машины парковались у кладбища одна за другой. Многие высаживали пассажиров и тотчас отъезжали. При таком наплыве народа, кто где и кто чей, разобраться было трудно.

– Пойду осмотрюсь, – сказал я, надев шляпу, Матвею Семенычу.

Он кивнул, сосредоточенно изучая сквозь видоискатель мощного фотоаппарата с телескопическим объективом прибывающую публику.

Шляпу и долгополый черный плащ, равно как и парик с усами, ссудил мне Проявитель. В его хозяйстве этого добра было предостаточно. Гримерная, я думаю, далеко не каждого театра обладала тем выбором средств для изменения внешности, какой имелся в арсенале подпольного фотографа.