Смущение. Часть 1

Избавиться от его домогательств возможно лишь одним способом: я отрезал крошечный кусочек птицы, положил в миску и легким пинком под зад придвинул жаждущего экзотики Кота к лакомству. Естественно, сырую утку он есть не стал: понюхал, сделал круг, понюхал еще раз и (вот оно -- счастье) угомонился. Запрыгнув на стол, Кот принял позу настоящего сфинкса и, опять-таки, как тот самый настоящий сфинкс, предался неподвижному и отрешенному созерцанию. Впрочем, отрешенность продолжалась недолго: не прошло и пяти минут, как вдруг "настоящий сфинкс", забыв о своем сфинксовом достоинстве, соскочил со стола и пулей метнулся в прихожую. Через секунду оттуда одновременно раздались звонок в дверь и вторящий ему глубинный, утробный вой. Догадываться о том, кто звонит, мне не пришлось -- я уже понял.

Петров -- капитан Големов (до чего же мне нравится так его называть). Мы опять стоим в коридоре, и я в очередной раз поражаюсь не только явно видимой мощи этого человека, но и его силе. До сих пор я считал себя мужиком не из слабых: и в спортзал хожу, и армрестлинга не чураюсь, -- но рукопожатие капитана Петрова, это даже не тиски, словно несокрушимая скала, обхватывает твою кисть не давая возможности освободиться.

– - Любит он вас, -- сказал я, кивнув на закрытую за собой дверь, после того как "скала" выпустила мою ладонь. -- Так и жаждет познакомиться поближе.

– - Говорят, у вас квартиру вскрыли? -- ответил капитан, проигнорировав и мои слова, и яростные вопли кота.

В ответ я угукнул и замолчал, заново удивляясь особенности Петрова говорить, почти не шевеля губами.

С полминуты мы молча смотрели друг на друга. В тот момент вспомнилось, что если берешь паузу, то необходимо держать ее как можно дольше. Я приготовился к продолжительному молчанию, но капитан Петров разрушил магию тишины.

– - Того паренька, что ночевал у вас, а потом умер недалеко от дома, вы еще не забыли? -- спросил он.

– - Вы считаете такое можно забыть? -- ответил я вопросом на вопрос.

Безмерные плечи капитана шевельнулись, как бы изображая: "Кто его знает", -- и он продолжил:

– - Завтра его хоронить будут, на кладбище таком-то (Петров сказал название, но оно мне ни о чем не говорило). Там, с правой стороны, в глубине за перелеском, места для спецзахоронения...

Голос капитана звучал расслабленно, слова возникали медленно, как бы с неохотой, а я не мог отделаться от ощущения, что его каре-красный взгляд пытается пробраться внутрь меня, и вновь мне стало не по себе.

– - Мы так и не смогли установить его личность, -- продолжал Петров. -- Ни родственников, ни друзей у парня. Вот я и подумал, может, вы захотите проводить его, проститься?

– - Это... вряд ли, -- сказал я секунд через десять, -- не люблю кладбища и прощания.

И вновь наступила звенящая (по ощущениям) тишина, даже Кот с обратной стороны двери угомонился.

Спустя какое-то время Голем ожил, зашевелился и достал из кармана брюк сложенный лист бумаги.

– - Как знаете, -- врастяжку произнес капитан. -- Но если все же надумаете, приезжайте к двенадцати, -- он протянул бумажку мне, -- Номер, под которым он будет записан.

НМ-153740 -- прочитал я текст, отпечатаный на принтере.

Вновь дробящее кисть рукопожатие капитана, и он ушел, не сказав больше ни слова.

– - Это вряд ли, -- повторил я в пустоту, понимая в это самое мгновение, что капитан Големов каким-то образом знал: завтра, в 12 часов, я точно буду на кладбище.

ГЛАВА 10,

импульс, приданый капитаном Петровым в предыдущей главе, приобретает крышесносительную мощь

НМ-153740 -- надпись на небольшой металлической пластине, приваренной к арматуре. Безликий холмик свежеперевернутой земли среди тысяч таких же безымянных могил. В голове пафосные бессмысленные слова, претендующие на мудрость. Я их гоню и пытаюсь воскресить в памяти смешную бородку, необычный нос, наивную по-детски улыбку, но образ не складывается и развеивается подобно дыму. Лишь ботинки, треклятые сырые ботинки, словно выжженные вечным клеймом в моей памяти, как живые стоят передо мной.

Метро, маршрутка в сторону области, километра два пешком по грунтовой дороге, и в одиннадцать пятнадцать я уже был на кладбище.

Деревья, разбегающиеся в стороны вдоль высокой металлической ограды, в ней большие ворота, а за ними город -- город могил.

"Справа за перелеском", -- сказал Петров.

"Справа от чего? -- думаю я. -- От ворот? Но эти, в которые я зашел, наверняка не единственные. А перелесок -- куда ни глянь, за сотнями метров могил со всех сторон деревья, деревья, деревья..."

Какое-то время я плутаю между оград. Не глядя на памятники и кресты, я иду по неявным дорожкам в надежде встретить хоть кого-нибудь, кто знает, где находится территория спецзахоронения.

Редкие посетители, с приличествующими месту скорбными лицами, с удивлением выслушивают меня (скорбь на их лицах сменяется интересом), но ничем помочь не могут, лишь советуют спросить у кого-нибудь еще. Иду дальше, встречаю этих кого-нибудь еще, но они тоже не знают, и я продолжаю идти, ощущая все сильнее тяжесть тишины всеобщего упокоения.

В конце концов мне повезло: у дальнего края кладбища я наткнулся на трех мужиков. Они только что закончили рыть новую яму и, стоя рядом с ней, курили.

"Вон туда, -- махнул рукой один из них, опирающийся на лопату, и показал в сторону горизонта. -- Идите на ту березу, видите? И рядом дорогу увидите".

Поблагодарив за помощь, я устремляюсь, петляя между сотен, если не тысяч, могил к путеводному древу. Время поджимает.

К тому моменту, как я подходил к стене деревьев, что высилась метрах в ста за одинокой путеводной березой, мне казалось, что большей подавленности, чем сейчас, я не испытывал никогда в жизни. Как я ошибался! Пройдя метров триста по грунтовой дороге, убегающей вглубь настоящего леса, я очутился в месте подлинного ужаса. Ровная широченная просека, видимая до горизонта, и, насколько хватает глаз, тысячи, возможно, десятки тысяч одинаковых холмиков с одинаковыми табличками.

Бесхоз -- как назвал упокоенных здесь мужик с лопатой. Бесхоз -- вот когда мне стало жутко.

Закрытую "газель" с четырьмя одинаковыми гробами внутри я обнаружил минут через пять кажущегося бесконечным пути. Рядом с машиной четверо крепких мужчин и женщина, начальница, с журналом в руках. Чуть подальше четыре свежие ямы, расположенные рядком.

Удивление, с которым на меня смотрели, пока я подходил, исчезло, едва я показал бумажку с номером и объяснил, что к чему. Женщина указала на один из гробов, с синим номером на крышке, на яму и отошла. Мужики, переговариваясь и балагуря, стояли в сторонке и словно чего-то ждали.