Смысл и назначение истории (сборник)

К народу обращаются оба: и демократ, и тиран. Мир вступил в век, когда тот, кто хочет править народом, должен произносить определенные фразы. К народу обращается как тот демагог, который замышляет преступление и обман, так и тот, чьи намерения благородны, кто служит свободе. Кто из них преуспеет — может решить только народ; тем самым он предрешает и свою собственную судьбу.

Однако если это окончательное решение и надлежит вынести народу, то необходимо сделать все возможное, чтобы помочь ему принять правильное решение. Тирания изобретает такие методы, которые в оглушительном грохоте избирательной кампании создают видимость волеизъявления народа, с помощью которых люди многое узнают (чтобы служить пригодным орудием политической борьбы), но остаются неспособными вынести собственное суждение. Напротив, демократия, поскольку исход выборов остался ее единственным законным средством, пытается сделать выборы истинным выражением подлинной, не подверженной изменениям воли народа.

Единственное действенное средство для этого — приобщать всех людей к знанию, пробуждать их волю, чтобы они научились, размышляя, постепенно осознавать ее. Людей отнюдь не следует учить, как в школе, только техническим приемам и навыкам (если они научатся только этому, то превратятся лишь в орудия рабства, способные выполнять фашистские требования: верить, повиноваться, сражаться). Для того чтобы выносить самостоятельное суждение, нам, людям, необходимо научиться критически мыслить и понимать, необходим мир истории и философии. В процессе постоянного роста образования надо поднять все население на более высокий уровень, вести его от частичного знания к полному, от случайных минутных мыслей к методическому мышлению, чтобы каждый человек поднялся над догмой и вознесся к свободе.

В этом заключается надежда на то, что большинство людей достигнет в своем развитии такого уровня, который позволит им в ходе выборов сознательно и обдуманно принимать наилучшее решение.

Второй путь — практическое самовоспитание народа посредством участия большинства в решении конкретных задач. Поэтому для развития демократического этоса необходимо свободное и ответственное за свои действия коммунальное управление.

Только то, чему люди учатся в своей повседневной практике, что они постоянно совершают в узкой сфере своей жизни, может сделать их достаточно зрелыми для демократической деятельности во все больших масштабах.

Третьим путем является организация самой избирательной кампании. Форма выборов имеет громадное значение — характер голосования (поименное или по спискам), подсчеты результатов голосования (мажоритарно или пропорционально), прямые или косвенные выборы и т. д. Не существует одного единственно правильного типа выборов. Однако характер выборов может предопределить ход событий.

Решающим фактором сохранения свободы и законности, устранения деспотизма и террора являются подлинные выборы. Признаком деспотизма служит устранение подлинных выборов, замена их видимостью выборов, посредством которых деспотизм как будто отдает должное укоренившемуся в наше время стремлению к свободе. Устранение подлинных выборов напоминает казни королей в прошлом; теперь казнь совершается над народным суверенитетом. Уничтожение истоков легитимности сразу же влечет за собой чудовищное насилие и уничтожение свободы.

Наблюдая события Французской революции, Токвиль глубоко проник в смысл того, что являет собой подчинение большинству. Во всех тех случаях, когда преклонялись перед человеческим разумом, выказывали безграничное доверие его всемогуществу, его праву на любое преобразование законов, институтов и нравов, это было, по существу, не столько преклонением перед человеческим разумом, сколько перед собственным разумом. «Никогда раньше, — пишет Токвиль, — не проявляли столь малого доверия к разуму вообще, как это было свойственно тем людям». Они почти в равной степени презирали толпу и Бога. «Истинное, преисполненное уважения подчинение воле большинства было им столь же чуждо, сколь подчинение воле Божьей. С этого времени подобная двойственность характера стала отличительным свойством едва ли не всех революционеров. При этом они весьма далеки от того уважения, которое проявляют к мнению большинства своих соотечественников англичане и американцы. Те гордятся своим разумом и доверяют ему, но без высокомерия; поэтому там разум привел к свободе, тогда как у нас он изобрел лишь новые формы рабства».

С давних пор утверждают, что один голос сам по себе не имеет никакого значения. Голосование не стоит труда. Вся эта процедура вызывает только разочарование в публичности, снижает в самосознании значение осмысленной деятельности. Это и в самом деле является важной проблемой в формировании убеждений демократически настроенного современного человека. Если даже допустить, что один голос почти не имеет значения, то ведь решение все-таки принимается суммой голосов, каждый из которых и есть этот один голос. Поэтому в наши дни могло утвердиться также убеждение: я голосую со всей серьезностью и ответственностью, хотя вместе с тем понимаю, сколь мало значит голос одного человека. Нам необходимо также смирение, и в этом смирении решимость сделать все от нас зависящее. Почти полная беспомощность каждого отдельного человека сочетается с его стремлением к тому, чтобы решения этих отдельных людей в их совокупности решали все.

15. Если, однако, народ действительно не хочет свободы, права, демократии? Это представляется нам невозможным при ясном понимании народом своих истинных желаний, мыслимым лишь в затуманенном лишениями и страстями сознании.

В этом пункте и заключается постоянная неустойчивость свободы. Необходимо, чтобы о сохранении свободы заботились все. Ибо свобода — самое драгоценное благо; оно никогда не приходит само собой, не сохраняется автоматически. Сохранить свободу можно лишь там, где она осознана и где ощущается ответственность за нее.

Свобода всегда подвергается нападению и поэтому всегда в опасности. Там, где эта опасность более не ощущается, свобода уже почти утрачена. Превосходство в силе очень легко приводит к несвободе и к необходимой ей организации системы насилия.

16. Политическому идеалу свободы, как и любому идеалу вообще, противостоят важные моменты реальности: свобода якобы оказалась невозможной. Между тем сама свобода человека является тем источником, из которого опыт мог бы почерпнуть реальность того, что на основании прежнего опыта считалось невозможным.

Все дело заключается в том, выберем ли мы, веруя в Бога и сознавая задачу, которую ставит перед нами наше человеческое достоинство, путь к свободе и сумеем ли не сойти с него, преодолевая в безграничном терпении все разочарования, или покоримся злой участи в ложном триумфе нигилистической устремленности — быть уничтоженными людьми в качестве людей.

Решающим признаком свободного состояния является вера в свободу. Достаточно даже того, что мы пытаемся приблизиться к идеалу политической свободы и что эти попытки, пусть даже далеко не полностью, удаются. Из этого возникает надежда на будущее.

Если мы обратимся к мировой истории, то увидим, что политическая свобода — явление редкое, едва ли не исключение. Преобладающее число людей и исторических эпох лишено свободы. Исключение составляют Афины, республиканский Рим, Исландия и Швейцария. И самым значительным, самым важным исключением, оказавшим наибольшее воздействие, является Англия наряду с Америкой. Именно отсюда шло то влияние, которое позволило государствам континентальной Европы в какой-то мере обрести свободу, хотя и без повседневного сознательного ее утверждения.

Политическая свобода — феномен Западного мира. Достаточно сравнить ее с условиями в Индии и Китае, чтобы понять, в какой мере в этих культурных сферах свобода была случайной и носила чисто личный характер, не являлась принципом и постоянным делом всего народа. Поэтому возникает вопрос, является ли политическая свобода непременным условием для величия человеческого духа как такового. Перед лицом истории на этот вопрос следует ответить отрицательно. И в условиях политической несвободы оказалась возможной высокая жизнь духа, творчество, глубокие душевные переживания. Мы, считающие политическую свободу самым желанным, потерявшие способность отделять политическую свободу от идеи человеческой сущности, видим всемирно-историческую проблему в том, станет ли реальным фактором в деле воспитания всего человечества нечто, подобное политической свободе Запада? Нам хорошо известно, что на Западе политическая несвобода всегда рассматривалась как причина духовного падения — еще с той поры, когда в Риме I в., в эпоху потери свободы и установления деспотического правления цезарей, Тацит и Лонг* писали: духовная жизнь возможна лишь в условиях политической свободы. Однако для общеисторической концепции, пользующейся сравнительным методом, смысл истории состоит в том, чтобы открыть, чем может быть человек в самых различных условиях, определяемых структурой власти.