Сначала жизнь. История некроманта
Шрифт:
Через невысокий забор Тосю была хорошо видна суета в старостином дворе. Писарь дядька Хродий торопливо исправлял что-то в бумагах, то и дело поднося их старосте для одобрения. Дядька Снасий либо величаво кивал, соглашаясь с написанным, либо принимался костерить писаря на все корки, обзывая неучем и недотепой. На лавке сидели несколько молодых здоровых мужиков. Охрана, — понял Тось. Вокруг них важно, как петух, расхаживал главный свидетель дядька Фросий. Атмосфера в старостином дворе царила неуместно праздничная, что вызывало у самих участников некоторую неловкость, и они старались скрыть ее за преувеличенной суетой и энтузиазмом.
Тосю было противно на это смотреть. Конечно, они рады поехать в Габицу, рады оторваться от забот, рады поглазеть на город
У Тося снова ком застрял в горле. Когда-то Мира упрекала его, что он не видит разницу между живым и неживым. Даже пыталась объяснять, но он так до конца и не понял. А эти, которые понимают, которые такие добрые и милосердные, что дальше некуда, они вот теперь радуются. А Тось теперь этой разницы еще больше не понимал. Чем отличается живой отец от мертвого, если ему до сына, что так, что эдак, все равно никогда не было никакого дела? Тем, что пока может ходить туда-сюда, так это не отличие. Тось и сам, если захочет, может заставить его бродить сутками напролет, только толку с этого.
Чем дольше Тось смотрел на старосту и его окружение, на собравшуюся на улице толпу односельчан, тем больше его тошнило. Впервые он вдруг ясно увидел, что все они врут. Делают вид, что сочувствуют, что добрые и хорошие, а на самом деле втайне злобствуют и злорадствуют. Раньше он этого не замечал. Впрочем, после сегодняшней безумной ночи Тось так устал и перенервничал, что ему, наверное, и сам Хельф мог бы привидеться. Но Хельф его пожалел, а люди нет. Они как нарочно показывались ему с самой худшей стороны — глупцами, подлецами и лживыми уродами. Ни одного приятного или хотя бы симпатичного лица. Не лица, а живые, нет, не живые, просто двигающиеся куски мяса. Жующие, смеющиеся, болтающие. Отвратительные.
Вокруг бегали дети, совсем недавно Тось и сам причислял себя к ним, но сейчас между ними будто пролегла пропасть. Они были еще хуже, чем взрослые. Бегали вокруг, орали, как ненормальные, их визгливый смех рвал Тосю барабанные перепонки.
Он отлепился от забора, несколько деревянных шагов в сторону, и, слава богам, он больше не с ними. Нет, он лучше будет один, чем с ними. Только идиот может им доверять. Одному лучше.
Толпа на улице вдруг зашумела и зашевелилась, и Тось понял, что в старостином дворе наконец-то закончили собираться. Он чуть вернулся назад и вытянул шею, чтобы видеть, что происходит. Там два мужика-охранника как раз вывели из погреба отца и начали со всей серьезностью стягивать ему локти веревкой. Несмотря на подавленное настроение, Тось чуть не расхохотался. Вот идиоты, они что, всерьез опасаются, что однорукий калека попытается удрать? Да если бы отец хотел жить, он много чего мог бы сделать, чтобы после убийства матери его не поймали. Но он не сделал ничего, значит, плевать ему на жизнь. Ему смерть, наверное, сейчас слаще малины, как же, его там тетка Фелисия ждет не дождется. Да если его вдруг не захотят вешать, он же сам пойдет и повесится.
Отец Тося действительно выглядел бледным и равнодушным, как будто уже умер, так что Тось, похоже, был недалек от истины. Староста что-то начал говорить ему, размахивая перед носом бумагой, но преступник не отреагировал, неподвижно глядя в сторону. Подогнали телегу, запряженную двумя пегими лошадками. Тосева отца подтолкнули к ней, и он покорно уселся на солому, свесив ноги. По обеим сторонам от него устроились охранники, впереди взгромоздился староста, на козлы забрался писарь и взмахнул кнутом:
— Н-но, родимые!
Ворота со скрипом распахнулись, выпуская из двора телегу. Деревенские расступились, последовал обмен приветствиями, даже шуточки, но Тось их почти не заметил. Он, не отрываясь, смотрел на отца. Пытался в последний раз понять, узнать, сказать, он и сам не знал, что именно. Отец поднял на него глаза и тут же виновато опустил. А Тось смотрел и смотрел на него, пока телега не тронулась с места. Потом медленно отлепился от забора и побрел домой, ссутулившись, засунув
руки в карманы и загребая пыль босыми ногами. Что бы там ни говорили, и что бы ни думал он сам, но отец для него умер именно сейчас.Глава 5.
«…. К сожалению, когда я планировал свою поездку, я забыл воспользоваться советом, который дается в человеческой поговорке: «Когда думаешь о будущем, попроси богов поучаствовать». Впрочем, у нас тоже существует подобная пословица, только звучит она немного иначе: «Ты можешь растить дерево, но не забывай, что семена всегда разбрасывают боги». На этот раз боги приготовили для меня очень необычные семена. Но все по порядку.
Я прибыл в Барн, как и собирался, через три недели после дня Темного Хельфиора. Человеческая столица, как я и ожидал, не произвела на меня приятного впечатления. Скорее, неприятное. Шумно, грязно и мало деревьев. Плохой воздух, постоянная толкотня и давка. О, боги, почему в Барне столько людей? Почему они соглашаются находиться в этом ужасном месте, а не бегут из него, куда смотрят очи? Есть вещи, в которых мне никогда не понять людей.
По своей воле я не задержался бы в Барне ни одной лишней минуты, но директор барнского представительства дочерей Анивиэли, господин Ранисий, узнав, что я держу путь в Тирту, решил воспользоваться оказией и передать несколько писем декану факультета целительства и знахарства. И поскольку упомянутый декан в ближайшем будущем станет моим непосредственным начальником, я согласился подождать, пока письма не будут составлены.
К счастью, господин Ранисий проявил ко мне внимание, порекомендовав скрасить часы ожидания в барнской больнице для скорбных душою. Он польстил мне, сказав, что в стенах этого учреждения моя помощь не будет лишней. Я испытывал по этому поводу вполне обоснованные сомнения, ибо мое знание людей еще не настолько хорошо, чтобы врачевать их душевные скорби. Но на самом деле, я не мог желать лучшего подарка. Увидеть людей, чьи скорби простираются не только на тело, но и на душу — разве может быть что-либо более интересное? Ранее я никогда не сталкивался с подобным.
Директор больницы, кстати, не рожденный сыном Анивиэли, но, тем не менее, осуществляющий общее руководство (среди людей сыны Анивиэли встречаются едва ли не реже, нежели среди эльфов), отнесся ко мне весьма пренебрежительно. Меня это не удивило, я давно отметил для себя, что для человеческих мужчин воспринимать эльфов равными себе задача практически непосильная. Из некоторых намеков я сделал вывод, что причина заключается в нашей внешности, которая кажется им, как ни нелепо это звучит, чересчур женственной. Как бы там ни было, но директор больницы, вероятно, желая зло подшутить над «женоподобным» эльфом, направил меня сразу же в отделение для буйных. Его целью, скорее всего, было напугать меня до полусмерти и, следовательно, сделать так, чтобы мои презренные ноги больше никогда не оскверняли порога его больницы.
Признаюсь честно, в первые же минуты, когда я шагнул внутрь этого страшного помещения, у меня возникло желание сбежать и никогда более сюда не возвращаться. Я не стану описывать то, что я там увидел и услышал — это слишком тяжело даже сейчас, по прошествии некоторого времени. Скажу только, что муки этих несчастных заставили еще сильнее вспыхнуть в моем сердце жалость и сострадание ко всему человеческому роду и укрепили в желании посвятить себя помощи этим несчастным. Однако, несмотря на благие чувства, долго находиться среди скорбных душою я не смог и уже в скором времени вышел в больничный сад, чтобы немного отвлечься и вдохнуть свежего воздуха. И там, среди голых осенних деревьев, произошла встреча, которая сломала мои так тщательно выстроенные планы на будущее.
На одной из каменных скамеек в саду я увидел неподвижно сидящую девочку-подростка. После буйства ее собратьев по несчастью она показалась мне сначала совершенно здоровой, но уже мгновением позже, когда я увидел ее лицо, я понял, что ошибся. Такая тяжелая мертвенность черт не может быть у здорового человека. В другое время я отшатнулся бы от нее в ужасе, но после посещения больницы меня уже не так просто было напугать. Кроме того, когда я подошел поближе, меня поразило выражение невыносимой муки в ее глазах.