снарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада

Луценко жалобно подул на перевязанную руку. Я вылил водку в раковину. Луценко поглядел на это с печалью.

– Сам посуди, – сказал я. – Мы столько лет работали, строили бизнес, нарабатывали базу, и что, теперь все бросить?

Луценко промолчал.

– Вот и я так думаю. Делаем вот что. Я разберусь с физкультурниками, а ты работай. Что у нас там по плану?

– Я забыл…

– Вспомнишь. Завтра отдыхай, потом за дело. Верхне-Волжская сумочная компания…

– Верхне-Вичугская, – поправил Луценко.

– Вот именно. Еще водка дома есть?

Луценко покачал головой.

– Вот и хорошо. Закажи супа или гуляш, горячего и с мясом, короче.

– Мне отрезали палец, – сказал Луценко.

– Может, врача?

– Нет! – нервно воскликнул Луценко.

– Скажем, что ты сам по пьяни…

– Нет! – Луценко вскочил с дивана. – Они велели не обращаться! Менты с ними заодно!

– Успокойся, Миша…

Луценко вернулся на диван. Схватил подушку, обнял.

– Жаловаться бесполезно… Где сигареты…

Луценко сунул руку в диван, достал жестяную чайную банку, из нее сигареты.

– Хочешь?

Я помотал головой.

– Ах да, ты же тоже… ЗОЖ-активист… Физкультурникам нельзя доверять, Витя…

Луценко затянулся, задержал дым, икнул.

– Мне кажется, это Уланов нам накаркал, – хрипло выдохнул.

– В каком смысле?

Луценко затянулся еще, выпустил в люстру замысловатый кудрявый дым.

– Он стишки читал – про Дросю и Хохотунчика… Помнишь? Там Хохотунчика крысы поймали и стали его топить в сортире, хотели у него узнать шифр сейфа…

Не думал, что Луценко так близко принял творчество Уланова.

– Так оно все и происходит!

– Тебя в сортире топили? – уточнил я на всякий случай.

– Мне палец отрезали! А обещались еще!

– Миша, ты сейчас не в себе, – сказал я. – Успокойся. Постарайся хотя бы.

– А чего успокойся?! Он же там открытым текстом написал – «Тушканчика поймали и к проруби ведут…»

Луценко опять истерически хихикнул.

– Это он нарочно все… Уланов, сука. Он нас сильно ненавидит.

– За что?

– Мы подняли его из грязи, книгу ему хотели напечатать, а он неблагодарная свинья… Дрося Ку… Дрося – это он и есть! Уланов – это Дрося Ку!

Луценко разволновался, просыпал пепел на палас, затоптал.

– Могу поспорить – это Уланов! Он с этим Треугловым скооперировался! Теперь нас трамбуют! Теперь нас истязают!

Луценко вытянул сигарету до фильтра, попробовал встать, но не встал.

– Лучше тебе солянку заказать, – посоветовал я. – Хочешь, позвоню в «Вердану»?

– Не, я лучше лапши…

Луценко снова сунул руку в диван, долго шарил и вытянул белемнит и гвоздь.

– Я должен немного полечиться, – сказал Луценко.

Он принялся строгать белемнит гвоздем, собирая на блюдце пирамидку из порошка, приговаривая:

– Тушканчик растерялся, тушканчик одинок, ему в хлебало дулю, ему в дыхло пинок…

По-моему, таких слов в поэзиях Уланова не было.

– Ослеп от недокорма, ослаб, ек-макарек, а тут вдруг приключился в отчизне Рагнарёк…

Я поглядел на Луценко с удивлением: отрезание пальца и бутылка водки, похоже, пробудили в нем литературную доблесть.

На Рагнарёке Луценко замолчал, плюнул на тарелку и стал смешивать порошок из белемнита со слюной.

– А дальше? – спросил я.

– Ему нелегко пришлось, – заключил Луценко. – Он преодолел большие испытания и моральный рост… Слушай, Витя, а может, мне самому книгу издать? И самому выступать, а? Буду выходить на сцену, иметь успех…

На тарелке образовалась замазка цвета соплей.

– Я пойду, пожалуй, – сказал я.

– Давай-давай… – Луценко разминал замазку пальцем. – Иди…

– Поешь нормально, – напомнил я.

– Закажу хаш, – пообещал Луценко. – Тут через дорогу хашную открыли, вроде ничего.

Захлопнул дверь и спустился по лестнице. Вышел во двор.

Сегодня было прохладней и кружевные облака над морем.

Сел на ближайшую скамейку. Надо действительно разобраться с зожниками. В принципе, схема стандартная – наезд-откат, сначала пугаем контрагента, затем начинаем переговоры, возможно, вся схема с ЗОЖ-конвенцией – развод. Дико, и Луценко прав, так давным-давно не работают… Но вот приключилось.

Так или иначе, стадия запугивания миновала, пора начинать переговоры.

Я достал телефон и набрал номер ЗОЖ-предводителя Треуглова.

Телефон отключен. Ничего, мосье Треуглов, старайся дальше, посмотрим, что получится, хотя сволочь. Сволочь и как вовремя… Ладно, в крайнем случае разберу резервный счет, не первый раз. А можно и вовсе рвануть…

Рано. Пока рано рвать, если рвать, то лучше не оставлять хвосты.

Во двор вошла зебра. Видимо, с Набережной. Зебра уверенной вихлястой походкой прошагала мимо, наверное, одна из зебр-вымогательниц. От нее воняло жженым кукурузным маслом.

Неожиданно зебра направилась к подъезду Луценко, и я вдруг подумал, что она к нему и направляется. Что это зебра Треуглова, и она идет дальше пытать Луценко. Или для устрашения его шлепнут, а это зебра-киллер.

Глупейшая идея, но я вдруг поверил и решил пойти на всякий случай проверить. Поспешил за зеброй, успел заскочить, прежде чем дверь захлопнулась. Зебра с независимым видом стояла у лифта, и я тоже встал.

Интересно, почему детские поэты предпочитают сочинять стихи про некрупных животных? Тушканчики, нутрии, кузнечики, утконос. Про зебр, жирафов, китов тоже есть, но гораздо меньше. Наверное, дети лучше ассоциируются с мелкой живностью, какие проблемы у жирафа?

Я в детстве не любил детские стихи про животных, никогда не мог принять, что у них может иметься отдельная жизнь, что мыши могут ходить в школу, а бобры к стоматологу, и Андерсена не любил с его фальшивыми муками иголок, расчесок и табуреток.

Лифт прибыл. Зебра пригнула копытами уши и забилась в кабину, я поместился за ней. Поэст Уланов сочинил бы про это экзистенциальное стихотворение. «С зеброй в лифте». Куда ты едешь, зебра, в лифте, в какой предел тебя влечет…

Зебра ткнула копытом в пятый этаж.