Снайперы
Шрифт:
Расскажите о том, чем вам запомнилось начало Великой Отечественной войны?
Когда война началась, мне не исполнилось и 16 лет: я родился 25 августа. К тому времени я всего около месяца жил со своими четырьмя братьями. Один из них, Слава, тогда уже успел поучаствовать в Финской кампании и комиссоваться инвалидом. Других три брата, как и я, участвовали потом в Отечественной войне. Сейчас никого из них уже нет в живых, один я остался. До того, как прибыть в Москву, я же жил со своим младшим братом, который родился пятью годами позже меня – в 1930-м, и отцом в Узбекистане. Но отец в начале 1941 года умер, мы остались с братом вдвоем. И где-то 15–20 мая 1941 года мы с ним перебрались жить к своим старшим братьям в Москву. Жили они все вместе в специальной комсомольской комнате недалеко от Измайловского парка, который находился в Сталинском районе. Война началась в солнечный день в воскресенье, 22-го июня. Но в этот день у нас была какая-то полная тишина. На душе было какое-то тревожное чувство. А на второй или третий день после этого нам объявили о том, что немецко-фашистские войска прорвались через нашу границу и совершили нападение. Началась паника. В первые же дни войны я устроился
Что это было за предприятие? Каковы были ваши обязанности на заводе?
Когда я туда пошел, меня сперва взяли только курьером в отдел главного механика. Представь себе, что это был за завод. У нас в отделе главного механика сидело две машинистки, одна стенографистка и нас, пять человек курьеров. Предприятие было огромнейшим. На заводе было 136 цехов! Кроме того, у нашего предприятия было три территории: одна, где находился, собственно, сам завод, считалась главной, и две территории были по Москве разбросаны отдельно: на них располагалось по 4–5 отдельных цехов. Но курьером я проработал всего два месяца, а потом перешел в цех учеником токаря. Но каким я тогда был учеником? В то время в стране было такое положение, что не было такого, чтобы кого-то чему-то учили. Мне просто показали, как вытачивать детали. И дальше я уже работал самостоятельно.
И до какого времени вы так работали на заводе?
А до ноября 1941 года. 15 ноября, когда немцы приближались к Москве, у нас на заводе началась паника. Завод после этого вскоре эвакуировали. Я прекрасно помню, как события у нас развивались. Дело в том, что у нас на домах были установлены специальные репродукторы, которые внешне походили на тарелки. Их всегда включали в 5 часов, а уже в 6 часов мы по ним слушали радио-обращение Левитана. И вдруг, как только мы проснулись, услышали где-то в 5 часов утра громкое радиообращение: «Немецко-фашистские войска с отдельными танками прорвались на отдельных подступах к Москве». В этот самый момент на улицах города началась самая настоящая паника. Мы, молодежь, сразу вскочили и побежали быстро на завод. Он находился совсем недалеко от того места, где мы тогда жили. Нас трое суток после этого не выпускали с предприятия: мы вывозили на транспорте все заводское оборудование и грузили на эшелоны, которые тут же подавались. Немцы наш завод усиленно бомбили. В сутки у нас объявлялось по 10–12 воздушных тревог. Потом их отогнали подальше от Москвы. Хочу сказать, что станки тогда были не такими, как сейчас, – они были какими-то первобытными. Мой станок, например, был забетонирован. Его и приходилось отрывать с места большой кувалдой. А по верху на заводе у нас шли огромные валы, где были маховики и передаточные ремни. Все это нам приходилось перетаскивать днем и ночью вручную и на веревках. Никаких кранов тогда не было. Даже помню, что, правда, не в нашем, а в соседнем 15-м цехе были два станка, которые шлифовали цилиндры для авиационных моторов. Они весили аж 15 тонн. Так все равно их перетаскивали руками. Работа у нас кипела вовсю. Открывались ворота, сотни людей своими руками через них перетаскивали трубы, бревна, станки…
Кстати, в то же самое время, пока мы занимались эвакуацией оборудования, к нам на завод приезжали военные и его минировали. Они привозили на машинах в цеха большие крашеные ящики с толовыми шашками и закладывали взрывчатку под стойки, под фундаменты, в общем, туда, куда только можно было ее заложить. Тогда в Москве минировалось абсолютно все: метро, все заводы, даже министерства. Так что если бы немцы, как и хотели, вошли бы в Москву, здесь начался бы самый настоящий переполох. Ведь стоило только нашим руководителям нажать на кнопку, как вся Москва взлетела бы на воздух. Но этого, к счастью, не случилось.
Когда через трое суток оборудование было погружено на платформы и началась эвакуация предприятия в город Куйбышев, была подана такая команда: «Тем, кто хочет ехать с заводом в Куйбышев, дается ровно два часа времени на сборы. Кто не хочет и является военнообязанным – сразу забирается в армию и отправляется на фронт». Я решил не ехать в Куйбышев, надеялся в Москве найти себе подходящую работу. В армию меня не взяли, так как я не был военнообязанным, – мне было всего 16 лет. А старший брат с младшим уехали вместе с заводом в Куйбышев. Старший, к тому же, был фронтовиком и имел тяжелое ранение, считался инвалидом, поэтому в армию его все равно бы не взяли. Но когда я в Москве остался, работы все не находилось. С месяц я так и просидел без работы, а потом устроился учеником электромонтера и им работал. По рабочим делам постоянно разъезжал по Московской области.
Потом, когда немцев отогнали подальше от Москвы, я в последнее время работал в городе Клин, – находился там как бы в командировке. Там тогда строили хлебозавод. Вернее, дело было не совсем так. Там когда-то располагалась шелкомонтажная фабрика, которая почти вся сгорела и остался один только ее корпус. Так вот, на месте этого старого корпуса было решено построить и организовать хлебозавод. Это было связано с тем, что совсем недалеко от нас проходил фронт и наши сражающиеся войска надо было как-то кормить и поддерживать хлебом. Я работал на этом строительстве сначала учеником электромонтера. Однако спустя всего три месяца после этого всех наших бригадиров призвали в армию и отправили на фронт: один из них был давно военнообязанным, другой, 1923 года рождения, только-только достиг призывного возраста. И меня назначили бригадиром. В бригаде было двенадцать человек. В основном это были 12–13-летние мальчишки, присланные к нам сразу после окончания ФЗО в городе Пушкине Ленинградской области. Было также в бригаде двое парней, моих одногодок, коренных клиновских. И вот вместе с ними мы восстанавливали хлебозавод, приводили в порядок всю силовую и моторную систему. Конечно, все, что было в наших силах и возможностях, мы делали. Но какой я, по правде сказать, был тогда бригадир? Ведь я был совсем безграмотный парень всего с четырьмя классами образования! Но меня выручал главный инженер нашего управления, который приезжал специально ко мне каждую неделю, раскладывал на стене чертежи, объяснял, как и что нужно делать. Большое ему спасибо! Я ведь тогда во всем этом совсем не разбирался. А он мне буквально показывал все на пальцах.
И мы делали так: неделю работали, затем этот главный инженер приезжал и принимал у нас работу. Потом снова трудились. И так продолжалось до самого призыва в армию.А когда именно вас призвали в армию?
Это случилось уже в январе 1943 года. Там со мной одна интересная история приключилась. В конце 1942 года у нас в Клину началась военная проверка и меня, как призывника, забрали в военкомат. Но там посмотрели, что приписан я не к Клиновскому военкомату, а к военкомату Сталинского района Москвы, и отдали мне документы обратно. Сказали: не имеем права здесь вас призывать. А я пока работал бригадиром, очень крепко сдружился с двумя клиновскими парнями-одногодками. Их как раз тогда в армию призывали. Мне захотелось попасть в армию вместе с ними. Я начал слезно упрашивать военкома. На это он мне ответил: «Я не хочу за вас отвечать. Вы приписаны к Сталинскому району Москвы.
Придите туда, вас там в армию заберут». На второй раз я все же уговорил его взять меня в армию через Клиновский военкомат, но с одним маленьким условием: что я напишу заявление о том, что иду в армию добровольцем. Я написал заявление и меня сразу же призвали.
Нас, новобранцев, привезли в Москву и уже там распределили по разным воинским частям. Меня направили в 38-й учебно-снайперский полк или, как его называли не совсем официально, школа младших командиров-снайперов. Он находился под Казанью. Я там проучился пять месяцев и был оттуда выпущен в звании младшего сержанта. Оттуда я добровольцем отправился на фронт.
Тогда был у нашей молодежи очень большой патриотизм!
И я попал на Орловско-Курскую дугу, где в то самое время проходил завершающий этап боев. Это было в районе местечка Кунечье. И с тех пор воевал до самого ранения.
Расскажите, Анатолий Спиридонович, поподробнее о том, в каких условиях проходило ваше обучение в снайперском полку? Чему вас там обучали?
Ну что тебе об этом рассказать? Гоняли нас по страшному: каждый день с самого утра до ночи. При этом морозы стояли ужасные: доходило до минус 35. Мы же были почти раздетыми, ходили в обмотках. Правда, брюки на нас были теплыми, были также еще и брезентовые курточки. Но шапок-буденовок на наши головы не хватило. Вот такими были условия нашего обучения. Кроме того, наш учебно-снайперский полк состоял из четырех батальонов. На эти четыре батальона все и было рассчитано. Мы же были уже фактически пятым батальоном и были включены в состав полка дополнительно. Поэтому когда нас привезли из Московской области, не хватило даже места для нашего размещения. Поэтому стали мы жить не в казармах, а в землянках. Первое время, как и всех, нас гоняли в день по 20–25 километров, приучали переносить эти сильные морозы и учили окапываться.
Потом уже начали обучать стрельбе. Кормили нас по-страшному. Утром на завтрак для нас отваривали мороженую картошку и давали кусочек хлеба. В обед давали поллитровую кружку щей, которые сильно отдавали кислятиной. Также к этому полагалась ложка каши и кусок хлеба. На ужин давали ложку каши или картошину и еще кусок хлеба. В результате такой ужасной кормежки через два месяца в нашем полку многие стали терять рассудок, кое-кто был уже не в состоянии и ходить. И тогда было решено организовать в полку так называемый взвод слабых. Через четыре месяца во взводе числилось уже 400 человек, то есть, это были те солдаты, которые не могли ходить и чем-либо заниматься. Потом многие из нас стали умирать. В нашей роте, например, умерло два человека от истощения. Помнится, произошел такой случай: пять курсантов с нашего батальона, москвичей, чтобы не умирать с голоду, решили дезертировать. Это было в марте 1943 года. Я в этом деле, конечно, не участвовал. Они сумели добраться до дому, который находился где-то под Москвой, там накушали и наелись, после чего пришли в военкомат. Но они все равно считались уже дезертирами. Их привезли к нам в часть и устроили над ними показательный суд. Они были приговорены к различным срокам заключения: кого приговорили к восьми годам лишения свободы, кого – к пяти. Когда же суд заканчивался, судья их и спросил: «Как все это, ребята, можно расценивать? Страна напрягает последние силы, такая идет жестокая война с немцами, а вы не хотите воевать…» Тогда самый старший из них на это и ответил: «Мы не не хотим воевать, мы не хотим с голоду умирать так, как умирают наши курсанты. Отправьте нас на фронт». Ну им и заменили эти года на штрафную роту. Наверное, знаешь о том, что штрафные роты кидали на самые тяжелые участки. Но на самом-то деле и по существу пехотинцы от них почти ничем не отличались. Это я тебе как фронтовик говорю. Разве только тем, что за их спинами стояли с винтовками так называемые заградительные отряды. Это произошло после того, когда после того, как под Сталинградом случилась беда, вышел приказ Сталина № 227 «Ни шагу назад». С тех пор начали воевать штрафники. Воевали, надо сказать, в жестких условиях. Если кто из них отступал, того заградотрядчики непременно расстреливали. А так нас тоже бросали на самые тяжелые участки, не считаясь, по сути дела, ни с чем.
Вас, как снайперов, учили маскировке? Вы не маскировались в камуфляже?
Да не было у нас в то время никакой маскировки! Наша маскировка в основном была такая: зимой – снег, летом, весной и осенью – лес, ветки. А никакого камуфляжа тогда не было.
А как началась, собственно говоря, сама ваша фронтовая жизнь? Расскажите поподробнее о вашем боевом пути.
В июне 1943 года по окончании этой снайперской школы меня зачислили в 29-ю Унечскую мотострелковую бригаду. Какое-то время мы простояли в знаменитых брянских лесах на переформировке, а затем нас срочно эшелоном повезли под Киев. Но до Киева не довезли, наверное, километров 40. Эти почти 40 километров мы прошли ночью пешком. Однако Киев тогда, по существу, был уже взят. У нас там была проведена переправа на подводах через Днепр. Как только стемнело, мы через эту переправу с танками перебежали. Тогда немцы усиленно бомбили ее и обстреливали артиллерией, так как у них стояла цель: чтобы к Киеву не шли советские войска, эту единственную переправу через Днепр во что бы то ни стало разгромить. Мы как можно быстрее переправились через реку, вышли на окраину Киева и вступили там в бой с немцами, а уже к утру город был взят и освобожден нашими войсками. Возле Киева мы простояли где-то около месяца.