Снеговик

Он отпустил кнопку, и рация тихо зашипела, а потом раздался голос:

— По-прежнему сидит в кресле.

— Понял вас. Мы идем. Отбой.

Первый полицейский достал лом, второй встал на изготовку.

Харри уже видел этот приемчик: один взламывает дверь, а второй стремглав забегает внутрь. И дело не в том, что невозможно открыть дверь без применения лома, а в том, что эффект от шума, натиска, стремительного проникновения в дом таков, что объект, как правило, теряется и в девяти случаях из десяти застывает как каменный на своем кресле, диване или кровати.

Но Харри предупреждающе поднял руку. Нажал на дверную ручку и толкнул дверь.

Матиас не обманул: действительно, не заперто.

Дверь бесшумно открылась. Харри показал на себя — он хотел пройти туда первым.

Квартира была обставлена вовсе не так, как Харри себе представлял, хотя, впрочем, в каком-то смысле в минималистском вкусе: в ней не было ничего: ни одежды в прихожей, ни мебели, ни картин. Только голые стены, истосковавшиеся по новым обоям или побелке. Создавалось ощущение, что отсюда давным-давно выехали.

Дверь в гостиную была приоткрыта, и в щель Харри увидел на подлокотнике кресла руку. Маленькую руку с часиками на запястье. Он затаил дыхание, сделал два длинных шага, держа револьвер перед собой обеими руками, и пнул ногой дверь в гостиную.

Полицейские, которые двигались почти вне поля его зрения, застыли.

Один прошептал:

— Господи боже ты мой…

Над креслом висела большая зажженная люстра и освещала сидящую женщину, которая смотрела прямо на Харри. На шее — синий след от удавки, бледное красивое лицо, черные волосы и небесно-голубое платье в мелкий белый цветочек. То самое платье, что было на фотографии в его календаре. Харри почувствовал, как сердце в его оцепеневшем теле разрывается на куски. Он попробовал пошевелиться, но не смог вырваться из-под власти ее потухшего взгляда. Потухшего и обвиняющего. Обвиняющего именно его в том, что не сделал чего-то… Эх, если бы знать чего! Не сделал, не задумался, не успел остановить, не сумел спасти ее.

Снежная бледность ее лица напомнила Харри ледяную холодность лица матери, лежавшей мертвой на больничной койке.

— Проверьте остальные помещения, — приказал Харри срывающимся голосом и опустил револьвер.

Неверными шагами приблизился к креслу и дотронулся до ее руки. Рука была ледяной и безжизненной, словно мрамор, но он услышал слабый пульс, и у него мелькнула абсурдная мысль, что она просто накрасилась и притворилась мертвой. Опустив взгляд, он понял, что тикают ее часики.

— Больше никого нет, — раздался голос полицейского у него за спиной. Парень кашлянул и спросил: — Вы знаете, кто она?

— Да, — ответил Харри и провел пальцем по стеклу часиков. Тех самых, которые он всего несколько часов назад держал в своей руке. Часики, которые лежали в его собственной спальне. Которые он положил в скворечник, потому что любовник Ракель пригласил ее куда-то этим вечером. Отпраздновать, что они двое теперь стали единым целым.

Харри посмотрел в ее глаза, встретил взгляд-обвинение.

Так и есть, подумал он. Кругом виноват.

Скарре вошел в квартиру и теперь стоял позади Харри и смотрел через его плечо на мертвую женщину в кресле посреди гостиной. Рядом с ним стояли двое парней из «Дельты».

— Задушена? — спросил Скарре.

Харри не ответил и даже не пошевелился. Одна из петелек, за которые вешают платье, вылезла наружу.

— Необычно как-то: летнее платье зимой, — заметил Скарре, просто чтобы хоть что-то сказать.

— Оно ей нравилось, — отозвался Харри каким-то потусторонним голосом.

— Кому? — спросил Скарре.

— Ракель.

Инспектор сжался. Он видел бывшую возлюбленную Харри только один раз, когда она еще работала в полиции.

— Это… это Ракель? Но…

— Это ее платье, — ответил Харри, — и ее часы. Он переодел ее в Ракель. А женщину звали Бирта Беккер.

Скарре молча уставился на тело. Таких трупов он еще не видел. Те, что он видел, были обезображены и обведены мелом.

— Пошли, — кивнул Харри парням из «Дельты» и повернулся к Скарре. — Оставайся здесь. Позвони криминалистам, скажи, им подоспела работенка.

— А ты куда?

— На танцы, — отрезал Харри.

Все трое вышли на лестницу, и в квартире воцарилась мертвая тишина. Через несколько секунд Скарре услышал, как завелся автомобиль и рванул вперед, пробуксовывая колесами по асфальту.

По улице разносились завывания полицейской сирены. Харри сидел на пассажирском кресле и чувствовал, как в кармане вибрирует телефон. С зеркала заднего вида свисали две крошечные дамочки в бикини и словно танцевали под яростный тревожный вой, а полицейская машина, виляя, обгоняя другие автомобили, летела по третьему кольцу.

«Пожалуйста, — молился он про себя, — пожалуйста, Ракель, держись».

Харри взглянул на металлических танцовщиц, болтавшихся под зеркалом, и подумал, что он точь-в-точь как они: безвольно пляшет под чужую дудку. Он превратился в эдакую комическую фигуру, всегда на два шага позади, всегда вламывается в дверь слишком поздно, и публика встречает его смехом.

И тут Харри взорвался.

— Черт! Черт! — прорычал он и швырнул мобильный телефон в переднее стекло. Тот соскользнул с панели и упал рядом с дверцей. Водитель в зеркало переглянулся со вторым полицейским.

— Выруби сирену, — приказал Харри.

Стало тихо.

И тут Харри услышал звук, идущий снизу.

Он поднял телефон.

— Алло! — крикнул он в трубку. — Алло! Ракель! Ты дома?

— Ну конечно. Ты же по номеру видишь, я звоню с городского, — услышал он ее голос. Мягкий, смеющийся.

— А Олег дома?

— Да, — ответила она. — Сидит вот тут, на кухне, ужинает. Мы ждем Матиаса. А что случилось, Харри?

— Слушай меня внимательно, Ракель.

— Харри, не пугай меня. Что произошло?

— Запри дверь на цепочку.

— Зачем это? Дверь заперта…

— Запри на цепочку! — прорычал Харри.

— Хорошо-хорошо!

Он услышал, как она что-то говорит Олегу, скрип стула и звук быстрых шагов. И почувствовал некоторое облегчение.

— А теперь расскажи мне, что случилось, Харри.

— Расскажу. Но сначала пообещай, что ни при каких обстоятельствах не впустишь в дом Матиаса.

— Матиаса? Ты что, напился, Харри? Да какое право ты…