Снежный перевал

...В далеком Петербурге, который жители окрестных мест называли Фитилберк, свергли царя. Наступила вольная жизнь. После этого уже не стало ни законов, ни судов. Каждый делал все, что хотел.

Находившиеся в Иране русские войска эшелонами возвращались на родину. Крестьяне, бог весть откуда достававшие оружие, направлялись на станцию, чтобы останавливать поезда, разоружать солдат, отнимать у них продовольствие и одежду.

Кто-то прострелил резервуар, стоявший на станции. Горела нефть, черный дым поднимался в небо и, гонимый ветром, стлался над долиной.

— Вот что значит не бояться закона, Халил — говорил Абасгулубек, целый.день не слезавший с коня. Он пытался предотвратить беду.

На железнодорожных путях стоял вагон, груженный хлопком. Крестьяне сорвали с вагона замок и теперь растаскивали тюки. То тут, то там вспыхивал спор, дело едва не доходило до драки.

Этот хлопок был выращен и собран теми же крестьянами, которые сейчас грабили вагон. Хлопок был продан перекупщику,

но сейчас, воспользовавшись тем, что хозяин удрал и царила анархия, они считали возможным забрать это добро.

Абасгулубек направил коня к вагону.

— Остановитесь! — крикнул он.

Упали на землю тяжелые тюки, крестьяне повернулись к нему.

— Постеснялись бы! Позор! Для чего вы сюда пришли? Грабить?

— Николая свергнут, бек!

— Знаю. Он свергнут, но мы еще живы. Мы должны беречь свое достоинство. Вон, поглядите, там едет целый эшелон солдат, — сказал он, показывая туда, откуда должен был появиться паровоз. — Что они расскажут о нас, приехав на родину?

Абасгулубек, нагнувшись, что-то прошептал на ухо Халилу. Тот кивнул, снял с плеча винтовку и, подкидывая ее в руке, погнал коня вдоль железнодорожной колеи. Тюки снова погрузили в вагон. Абасгулубек закрыл дверь вагона, завязал проволокой, а затем, обратившись к людям, сказал:

— Я хорошо знаю, что вы задумали. Никто из вас не поднимет руки на солдат. Уходите подальше от железной дороги, я не позволю, чтобы пролилась кровь!

На другом конце станции уговаривал крестьян вернуться в село Халил.

В те дни было несколько случаев нападений на эшелон с солдатами, были десятки убитых, крестьяне захватили много оружия.

Абасгулубек носился на своем коне вдоль железнодорожной станции, заставляя людей отходить. Эшелон уже был близко. Абасгулубек успокоился, только когда его односельчане спустились в русло высохшей реки. Железнодорожное полотно осталось наверху. Снизу станции с горящей цистерной напоминала кратер пробудившегося вулкана.

Когда поезд прибыл на станцию, раздался выстрел. В ответ затарахтел пулемет в поезде. Пули свистели над головой, падали в реку, били тонкий лед, ударялись о камни. Поезд быстро прошел станцию и скрылся за поворотом. И николаевский строй точно так же пролетел перед их глазами — только рельсы еще протяжно гудели.

Говорили о свободе. А о какой? Каждый понимал ее, как ему заблагорассудится. Мог, скажем, убить человека, который ему не нравился или просто слабее его. Законов не было. Не было пока ни судов, ни полиции. Вместо всего этого в Большом Веди оставался один человек: Абасгулубек.

В окрестностях появились банды, которые врывались в уездные села, грабили крестьян, угоняли скот. Несколько раз бандиты заскакивали и в Веди, но, наткнувшись на дозоры, выставленные предусмотрительным Абасгулубеком, поворачивали назад.

По ночам на скале, нависшей над селом, тарахтел пулемет Халила, слышались одиночные выстрелы. Чем все это кончится? Кто придет им на помощь? Никто, думал Абасгулубек. И он принял решение.

В ту же ночь все они тронулись в путь. Натужно скрипели тяжело груженные арбы. Абасгулубек и Халил стояли на обочине, пропуская их вперед. Когда подъехала последняя подвода, на которой сидела жена Абасгулубека, он наклонился, о чем-то спросил ее, затем повернулся к Халилу, сказал:

— Вернемся назад. Мы кое-что забыли.

Они погнали коней в Веди. Двери, окна домов были забиты, всюду царила тишина.

— Что вы забыли? Драгоценности, золото? — спросил Халил.

— Нет. Разве жена забудет драгоценности?

Когда они доехали, Абасгулубек сошел с коня и побежал в дом. Возвратился он, неся небольшой узелок.

— Это первый номер журнала Мирзы Джалила «Молла Насреддин». Я положил в него свой диплом. Ведь я окончил ту же семинарию, что и Мирза Джалил. Когда он работал в Улуханлы, часто встречались, — сказал Абасгулубек, садясь на коня.

До Улуханлы было верст тридцать. Халил сам раз видел Мирзу Джалила,. когда тот приезжал к Абасгулубеку. Абасгулубек читал односельчанам новые номера журнала, показывал рисунки. На одном, Халил помнил, черт науськивает армянина на мусульманина, заставляет их драться, а сам стоит в стороне, смеется и довольно потирает руки. Затем армянин и мусульманин, обнимаются и целуются — на этот раз черт огорчен.

—Хорошо было нарисовано в этом журнале. Я говорю о тех рисунках, помнишь, Абасгулубек, где мусульманин с армянином...

— Семинарию окончили толковые ребята. Только из меня вот ничего не вышло. Думал, открою школу, стану учить детей. Не получилось...

Они все еще стояли перед домом Кербалай Исмаила, не слезая с коней, стараясь не оглядываться назад, где собиралась — они это чувствовали — возбужденная и враждебная толпа.

Конь Абасгулубека поднял голову и громко заржал. Ржанье эхом отразилось в ущелье. Араб тоже не стоял на месте, и Халилу, зажавшему в руке,поводья коня Абасгулубека, приходилось нелегко.

Халил чувствовал себя так, будто находился в лодке, которую волны гонят на подводные скалы, лишь кое-где возвышающиеся над водой. А Абасгулубек? Он сидит в доме врага, и в любую минуту может случиться все, что угодно. Отчего так беспокойны кони? Тоже чуют опасность?..

Халил глянул на Талыбова, на его посиневшее от холода лицо, Тцлыбов смотрел мрачно, отчужденно. «Интересно, услышал ли ржанье своего коня? И о чем Абасгулубек подумал? Вспомнил о нас? Стоим, не смея шелохнуться. Нет ничего страшней неопределенности. Сердце словно повисло в воздухе. Не знаешь, что предпринять... Господи, чем приходится заниматься... Кто-то сеет пшеницу, а кто-то — хлопок. И за всем нужен глаз да глаз». Третьего дня Халил; обошел сады Оджага. В некоторых местах виноградные лозы выбились из-под снега. Может, уже подморожены и в будущем году не дадут урожая. Он сказал об этом Абасгулубеку, тот засмеялся. А ты что думал, руководить легко? Председатель должен знать каждого колхозника. Знать, к примеру, что Худаяр все делает наполовину, не хватает у него терпения довести работу до конца... «Вот, оказывается, Абасгулубек. успевал проверить работу Худаяра, а я — нет... Выходит,, он прав. Стать руководителем легко, труднее руководить... Абасгулубеку проще, он во всем разбирается. И с Кербалай Исмаилом говорит...»

Халил думал об Абасгулубеке. А Талыбов не без зависти глядел на Халила: удивительный человек, ничего на свете не боится!

«Не так уж трудно призвать к ответу разбойников и бандитов, — думал Халил. — Перекрыть дороги, и через месяц-другой, глядишь, придут, положат на стол прошение о помиловании и просьбу принять в колхоз...»

Когда они решили создать колхоз, на собрание пришел Шабанзаде и выступил перед будущими колхозниками.

— Не думайте, — говорил он, — что колхоз, который вы сейчас строите, это что-то такое, чему нет примера в природе. Нечто похожее создали тысячи лет назад, пчелы и муравьи. Смотрите, как они работают. Среди них нет ни старших, ни младших. Труд у них отлично организован, распределен. Почему они так трудолюбивы, так деловиты? Никто их не вынуждает, не подгоняет. Они работают для себя, чувствуют: это необходимо.