Сны чужие

–  "Развеселая таверна", - выкрикнул кто-то с дальнего конца стола, вызвав сдержанный смешок у всех присутствующих. Гость, видать, успел осушить не одну чашу хмельного, раз осмелился на подобное предложение. Особенно после просьбы нолк-лана. "Таверна" была вещицей весьма легкомысленного содержания и певали ее чаще именно что на постоялых дворах и в тавернах.

–  Повеселились мы нынче довольно, - сказал Грид-одр, гася усмешку на лице.
– Душа просит иного, почтенный Вашал-Шра. Исполни-ка нам одну из своих собственных витар. Скажем, ту, что ты нам пел на празднестве в Реска-Рэх, год назад.

–  "Витару о товарище"?
– Вашал удивленно приподнял левую бровь.

–  Да, ее.

Гости одобрительно загудели, поскольку упомянутую хорлом витару слышали немногие, а о мастерстве управляющего Вирт-Хорл не зря ходили легенды.

Вашал с сомнением покачал головой, полагая исполнение этой песни делом несвоевременным. Спорить, однако, не стал. Настроение правителя было ему понятно и лантару сейчас оставалось лишь плыть по течению.

Рука управляющего легко скользнула по струнам и тимбар послушно откликнулся на прикосновения умелых пальцев. Мелодия поплыла под сводами гостевого зала и, кажется, даже огонь в камине поутих, вслушиваясь в наполненные силой и печалью звуки. Все вокруг затихло, время остановилось и повернуло вспять…

…отхлынуло на пятьдесят девять лет назад, к все еще памятным для многих событиям, когда восемьсот нермов из Бараш-Рух, слишком глубоко ушедших в своем рейде за Большую Брешь, наткнулись на крупный пограничный разъезд сэй-горов. Трое суток командовавший нермами урбал-кортэг Браар умело уходил от преследования, пока сэй-горам не удалось прижать небольшой отряд к болоту. Бежать было больше некуда, но Браар и его фэйюры сдаться отказались и приняли бой с более чем тремя тысячами отборных спир-хэдов "порубежников". К тому времени запас стрел у нермов, по праву считавшихся лучшими в Долине лучниками, практически иссяк и это предрешило исход маленького, но очень кровопролитного сражения, продолжавшегося почти сутки…

Вашал-Шра запел…

Мы в поход уходили, бросая уют,

Наших жен и детей за спиной оставляя.

Шли туда, где военные тонры поют,

Где в сражениях жизни на доблесть меняют.

Мы за нашим кортэгом пол-Арка прошли,

Мы до самой границы противника гнали.

И по дому тоску мы с собою несли

И друзей хоронили, и близких теряли.

Равных не было нам в этом ратном труде.

Мы всегда выходили живыми из боя.

Не был он одинок во внезапной беде,

В редком счастье нас тоже всегда было двое.

Нас за братьев, случалось, чужак принимал,

Я в бою прикрывал его крепкую спину,

Он в обиду меня никому не давал,

Я стоял за него, как за кровного сына.

Лишь единожды в этот злосчастный поход

Нам военное счастье, шутя, изменило.

Мы искали тогда сквозь болото проход,

Но отвага, увы, не всегда ломит силу.

Это лучшие были сэй-горов бойцы,

Да и вчетверо их против наших поболе.

Но не дрогнули схваток горячих певцы,

И под Миррой сошлись мы на маленьком поле.

Мы устали в боях, и давно уж клинки

Не имели зазубринам точного счета.

Мало стрел - бесполезными стали стрелки.

Нелегка ты, последняя наша работа.

–  Строй сомкнуть! Мы из копий поставим заслон!
–

Прокричал наш кортэг, и от этого крика

Прокатился тревожный мечей перезвон

А потом стало вдруг удивительно тихо.

Вмиг обоим родительский вспомнился кров,

Трудно биться, когда перед взором чужбина.

Не прощались, ведь было уже не до слов -

К нам по полю живая катилась лавина.

Враг навстречу летел, мы стояли стеной,

Глядя мчащейся смерти в глаза, вероятно,

И ломило в висках и хотелось домой,

Сердце громко просилось вернуться обратно…

Мы стояли, молчаньем поя пустоту,

Словно им мы хотели лавину стреножить.

Мы так много прошли, кто ж поверит, что путь

Наш так просто на наши могилы помножить?

Вот уже до противника двадцать шагов,

Вот уж виден оскал на лице у сэй-гора,

У того, кто меня разглядел средь врагов

И решил, что его я забуду не скоро.

"Арк!" - рванулся наш клич боевой в облака…

А потом с оглушительным яростным громом,

Сталь как волны вздымая, живая река

Захлестнула плотину щитов и шеломов.

Прав был тот, что меня для себя назначал,

Он на память мне добрый подарок оставил.

Я же, чтоб он меня должником не считал,

Его именем первый десяток возглавил…

Этот бой будет жить средь легенд и витар,

Его помнят холмы, и река, и дорога.

Его помнит разбитый, умолкший тимбар,

Но живых летописцев осталось немного.

Мы держались весь день. Было нас восемьсот,

А под вечер стояло лишь восемь десятков.

Но никто из потомков нас не упрекнет,

Что легка для сэй-горов была эта схватка.

–  Арк!
– хрипел, на копье опираясь, кортэг.

Тем же мы, безголосо, ему отвечали.

Я с трудом поправлял иссеченный доспех,

Мне хотелось упасть, мои руки устали.

Но товарищ мой рядом недвижно стоял

И тянул из щита оперенные жала.

Я смотрел на него и усталость моя

Отступала назад, навсегда исчезала…

Мы не стали прощаться, ведь раньше всегда

Выходили мы оба живыми из схваток.

Утром снова мечами встречали врага,

И в живых нас осталось едва ли с десяток.

Среди мертвых застал нас кровавый рассвет,

И оружье поднять больше сил не осталось.

Слали птицы из рощи последний привет

Тем, кому не нужна была птичья их жалость.

Нас любила Тши-Хат - мы тогда не смогли

Разделить с нашим лидером бранной постели.

Только восемь до Арка родного дошли,

В сто раз меньше, чем тех, что того же хотели.

Как героя меня славный град принимал,

Но все почести я бы отдал за мгновенье,

То, которого мне недостало тогда -

Грудью встать под стрелу, обмануть провиденье…

Я бы сердцем его заслонил одного

Чтобы он не упал на холодную землю