Сны Эйнштейна

Такова цена бессмертия. Все ущербны. Все несвободны. Намаявшись, иные решают, что жить можно лишь умерев. В смерти человек свободен от груза прошлого. На глазах милых родственников эти немногие ныряют в озеро Констанс или бросаются с Монте-Лема, обрывая свою бессмертную жизнь. Вот так конечное сражает бесконечное, и миллионы осеней, миллионы снегопадов, миллионы подсказок оборачиваются ничем.

10 июня 1905 г

Представим себе, что время не количество, а качество, подобно свечению над ночными деревьями, когда восходящая луна достигает верхней границы лесного пояса. Время существует, но его нельзя измерить.

Вот сейчас в центре залитой солнцем Банхофплац стоит и ждет некоего мужчину женщина. Некоторое время назад он увидел ее во фрибурском поезде, очаровался ею и пригласил погулять в парке Гроссе Шанце. По настойчивости, с какой он глядел на нее и говорил, женщина поняла, что он хочет скорого свидания. Она ждет его без особого нетерпения, благо у нее с собой книга. Через какое-то время, возможно на следующий день, он приходит, они сжимают друг другу руки, бродят по парку, обходят островками высаженные тюльпаны, розы, лилии, альпийский водосбор, бессчетное время сидят на белой кедровой скамье. Обозначившись переменой света и покрасневшим небом, наступает вечер. Петлистой тропкой, посыпанной белым гравием, мужчина и женщина поднимаются в ресторан на холме. Сколько они пробыли вместе — целую жизнь или одно мгновение? Кто ответит?

Сквозь освинцованные стекла ресторана мать этого мужчины видит его с женщиной. Она ломает руки и скулит, потому что сыну полагается быть дома. В ее глазах он всегда ребенок. Давно ли он был домашний, играл в мяч с отцом, терся об ее спину перед сном? Сквозь освинцованное стекло ресторана мать видит мальчишеский смех при свечах и утверждается в мысли, что все было совсем недавно, что ее сын, ее мальчик — он ее, домашний. Она ждет снаружи, ломая руки, а тем временем в этой укромности, вблизи женщины, которую он встретил, ее сын быстро взрослеет.

Через улицу, на Арбергергассе, двое мужчин пререкаются из-за партии медикаментов. Получатель сердится, что не предназначенные для долгого хранения медикаменты доставлены просроченными и неэффективными. Он ждет их давно, даже ходил ждать на станцию, за это время много раз обернулась по своим делам седая дама из дома 27 по Шпитальгассе, много раз по-разному освещались Альпы, за это время успело похолодать и пошел дождь. Отправитель, невысокий усатый толстяк, чувствует себя оскорбленным. Он уложил препараты у себя на фабрике в Базеле, когда, скрипя тентами, открывался рынок. С момента подписания контракта не успели перестроиться облака, когда он сам нес коробки на поезд. Куда же быстрее?

В мире, где время невозможно измерить, нет часов, нет календарей, нет четких договоренностей. Не время рождает события, но действие других событий. Пока не повезут камень и доски, не начнется стройка. Пока камнетесу не понадобятся деньги, из карьера не доставят камень. Пока дочка адвоката не отпустит шутку насчет его лысины, он не отправится в Верховный суд излагать свои соображения по делу. Пока учащийся не сдаст экзамены, его образование в бернской гимназии не завершено. Пока не заполнятся все вагоны, поезд не уйдет со станции на Банхофплац.

В мире, где время — качество, события метят себя окраской неба, интонацией окрика с лодки, чувством счастья либо страха на пороге комнаты. Рождение ребенка, патент на изобретение не фиксируются во времени раз и навсегда, по хронометру. Наоборот, события протекают пространство воображения, объявляя о себе взглядом, желанием. Также время между двумя событиями оказывается долгим или кратким на фоне встречных событий, при разной силе освещения, под влиянием игры светотени, в зависимости от угла зрения.

Некоторые пытаются исчислить время, разобрать его на части, разобраться с ним. Такие обращаются в камень. Они застывают на углах улиц холодные, литые, тяжелые. Со временем истуканов отвозят к камнетесу, и тот распиливает их на равные части и продает строителям, когда нуждается в деньгах.

11 июня 1905 г

На углу Крамгассе и Театерплац расположилось маленькое уличное кафе: шесть голубых столиков, ящик с голубыми петуниями на кухонном окне, — отсюда виден и слышен весь Берн. Люди обходят пассажи на Крамгассе, беседуют, останавливаются купить полотно, или часы, или корицу; выпущенные на перемену восьмилетки из грамматической школы на Кохергассе шеренгой следуют за учителем к реке; над заречной фабричкой лениво курится дымок; в желобах фонтана Церингер журчит вода; огромные башенные часы на Крамгассе бьют четверть.

Если на мгновение отвлечься от городских звуков и запахов, можно наблюдать редкостное зрелище. Двое мужчин на углу Кохергассе не в силах расстаться, словно они никогда больше не увидят друг друга. Они прощаются, расходятся, затем спешат назад и обнимаются. Неподалеку на каменный край фонтана присела тихо плачущая женщина. Перепачканными желтыми руками она с такой силой вцепилась в камень, что из-под ногтей выступила кровь. Она безнадежно глядит себе под ноги. Она являет одиночество человека, убежденного в том, что он один-одинешенек остался во всем свете. Две женщины в свитерах гуляют под руку по Крамгассе и хохочут с таким задором, что делается ясно: их ни в малой степени не занимает будущее.

Он и есть без будущего — этот мир. В этом мире время представляет собою линию, которая обрывается в настоящем — как в реальном смысле, так и умозрительно. В этом мире невозможно вообразить будущее. Вообразить будущее так же невозможно, как видеть цвета справа от фиолетового: что там лежит за видимым краем спектра, органы чувств не постигают. В мире без будущего всякая разлука друзей означает смерть. В мире без будущего всякое одиночество безысходно. В мире без будущего всякий смех звучит в последний раз. В мире без будущего за настоящим лежит ничто, и люди вцепляются в настоящее гак, словно под ногами у них разверзается пропасть.

Бессильный вообразить будущее, человек бессилен осмыслить последствия своих действий. Некоторыми овладевает полнейшая апатия. Они день напролет бодрствуют в постели, не решаясь одеться. Они пьют кофе и разглядывают фотографии. Другие бодро встают утром, не заботясь о том, что каждое их действие кончится ничем, что они не могут планировать свою жизнь. Они живут от минуты до минуты, и каждая минута полна. Третьи же подставляют прошлое на место будущего. Они вспоминают все, что запомнилось, всякий сделанный шаг, всякую причину и результат, и они поражаются, каким образом события подвели их к этой минуте, к последней минуте света, к обрыву линии, которая есть время.

В маленьком кафе с шестью выставленными на улицу столами и ящиком с петуниями на окне сидит с кофе и пирожными молодой человек. Он праздно созерцает уличную жизнь. Он видел и двух хохотуний в свитерах, и средних лет женщину у фонтана, и двух друзей, что никак не могуч распрощаться. Пока он сидит, на город наползает темная грозовая тучи. А молодой человек все сидит. Он может вообразить лишь настоящее, а в настоящем есть потемневшее небо, но нет дождя. Он прихлебывает кофе, ест пирожное, и ему безумно нравится, что в конце света темнеет. Дождя по-прежнему нет, и в тускнеющем свете он косит глазами в газету, стараясь дочитать последнюю в своей жизни фразу. И вот дождь. Молодой человек заходит внутрь, снимает мокрый пиджак, ему безумно нравится, что в конце света идет дождь. Он обсуждает выпечку с поваром, но вовсе не потому, что пережидает дождь: он вообще ничего не ждет. В мире без будущего всякий отдельный момент — это конец света. Через двадцать минут суровая туча уходит, кончается дождь и небо веселеет. Молодой человек возвращается к своему столику, ему безумно нравится, что в конце света выглядывает солнце.