Сны Эйнштейна
Шрифт:
25 июня 1905 г
Воскресный полдень. В воскресных костюмах отяжелевшие после воскресного обеда люди прогуливаются по Арштрассс. негромко переговариваются под журчание реки. Магазины закрыты. Три женщины идут по Маркттассе, задерживаются у реклам, заглядывают в окна, не спеша идут дальше. Хозяин гостиницы скребет ступени, садится и смотрит газету, откидывается к стене и закрывает глаза. Улицы спят. Они спят под скрипичную музыку.
На столах книги, в центре комнаты стоит молодой человек и играет на скрипке. Он любит свою скрипку. Он выводит нежную мелодию. Играя, он смотрит вниз на улицу, замечает тесно стоящую парочку, смотрит на них глубокими карими глазами и отводит взгляд. Он стоит не шелохнувшись. Его музыка одна движется, музыка заполняет
Он еще играет, когда другой такой же человек встает в центре комнаты и играет на скрипке. Этот другой выглядывает вниз на улицу, замечает тесно стоящую парочку, отводит взгляд и думает о жене и сыне. И пока он еще играет, третий мужчина встает и играет на скрипке. Будет еще четвертый и пятый бесчисленное множество молодых людей играют на скрипках у себя в комнатах. Бесконечное множество мелодий и мыслей. И вот этот час, когда молодые люди играют на скрипках, это не один час, но много часов. Ибо время подобно свету между двумя зеркалами. Время скачет взад и вперед, рождая бесконечное множество образов, мелодий, мыслей. Это мир неисчислимых подобий.
Задумываясь, молодой человек чувствует других. Он чувствует их музыку и их мысли. Он чувствует себя тысячекратно повторенным, чувствует эту комнату с книгами тысячекратно повторенной. Он чувствует свои мысли повторенными. Должен ли он оставить жену? Как быть с той минутой в библиотеке политехнического института, когда она взглянула на него с другого края стола? Как быть с ее густыми каштановыми волосами? Но где ее поддержка? Где его уединение сверх этого часа, что он играет на скрипке?
Он чувствует других. Он чувствует себя тысячекратно повторенным, чувствует эту комнату тысячекратно повторенной, чувствует свои мысли повторенными. И какое из этих повторений он сам — подлинный, завтрашний? Должен ли он оставить жену? Как быть с той минутой в библиотеке политехнического института? Где ее поддержка? Где его уединение сверх этого часа, что он играет на скрипке? Его мысли скачут взад и вперед тысячу раз, мечась между его подобиями, с каждым скачком они слабеют. Должен ли он оставить жену? Где ее поддержка? Где его уединение? С каждым новым отражением мысли тускнеют. Где ее поддержка? Где уединение? Мысли совсем гаснут, он уже едва помнят, какими вопросами задавался и ради чего. Где уединение? Он выглядывает на пустую улицу, траст, Его музыка плывет и наполняет комнату, и, когда проходит час, вместивший неисчислимое множество часов, он помнит только музыку.
27 июня 1905
Каждый вторник из карьера к востоку от Берна средних лет мужчина везет камни на стройку на Ходлерштрассе. У него есть жена, двое взрослых разъехавшихся детей, брат-туберкулезник в Берлине. Во всякое время года он носит белое шерстяное пальто, в карьере работает допоздна, перекусив с женой, отправляется спать, по воскресеньям возится в огороде. А во вторник утром он нагружает тачку камнями и направляется в город.
В городе он покупает' муку и сахар на Маркттассе. Он высиживает покойные полчаса на задней скамье Святого Винсента. Он останавливается у Почтамта и отправляет письмо в Берлин. Встречая на улице людей, он опускает глаза вниз. Некоторые его узнают, стараются перехватить взгляд, поздороваться. Он бормочет невнятное и идет не задерживаясь. Даже разгружаясь на Ходлерштрассе. он не смотрит каменщику в глаза. Он глядит в сторону, на вопросы дружелюбного каменщика он отвечает стене и вообще уходит в угол, когда начинают взвешивать его камни.
Мартовским утром сорок лет назад, школьником, он описался в классе. Он не мог сдержаться. Когда это случилось, он не хотел вставать с места, но мальчики увидели лужу и заставили его ходить по классу круг за крутом. Они тыкали пальцами в мокрое пятно на брюках, вопили. В юг день молочное солнце мутно сочилось в окна и заливало половины. На крючках рядом с дверью висели две дюжины пиджаков. Доска во всю длину была исчиркана мелом — названиями европейских столиц. У парт откидывалась крышка, под пей был ящик. У него в верхнем правом углу крышки было вырезано: Иоганн. От паровых труб
воздух был сырым и тяжелым. Большие красные стрелки на часах показывали 2. 15. Мальчики вопили, гоняя его в мокрых пштнах по комнате. Они кричали; — Дырявый пузырь, дырявый пузырь!Это воспоминание стало его жизнью. Утром он просыпается мальчиком, который описался. На улице он знает, что люди видят мокрое пятно у него на штанах. Он смотрит на штаны и отводит глаза. Когда приезжают дети, он не выходит из комнаты и говорит с ними через дверь. Он мальчик, который не мог сдержаться.
Но что есть прошлое? Может, неотменимость прошлого иллюзорна? Может, прошлое — это калейдоскоп образов, узор, преображаемый встряской, порывом ветра, смехом, мыслью? Как знать, ведь все меняется вокруг.
В мире переменного прошлого проснувшийся однажды камнерез уже не мальчик, который не мог сдержаться. То давнишнее мартовское утро было таким же, как все другие. В то забытое утро он сидел в классе, читал стих, когда вызвал учитель, после школы катался на коньках с мальчиками. Сейчас у него каменоломня. У него девять костюмов. Он покупает жене фаянсовую посуду, по воскресеньям они устраивают себе долгие прогулки. Он навещает друзей на Амтхаусгассе и Арштрассе, улыбается, жмет им руки. Он финансирует концерты в Казино.
Однажды утром он просыпается и…
Солнце поднимается над городом, и десять тысяч человек зевают и принимаются за госты и кофе. Десять тысяч человек заполняют пассаж на Крамгассе, идут в конторы на Шпайхергассе, ведут детей в парк. У каждого свои воспоминания: отказавший в любви отец, вечно первенствовавший брат, восхитительно целовавшийся любовник, жульничество на школьном экзамене, покой, нисходящий с хлопьями снега, публикация стихов. В мире переменного прошлою ми воспоминания суть пшеница на ветру, летучие сны, облачная лепнина. Случившись однажды, события утрачивают реальность, их переиначивают взгляд, гроза. ночь. Со временем прошлое оказывается небывшим. Но так ли это? Так ли, что прошлое не такая же незыблемость, как вот эта минута, когда солнце струит лучи поверх Бернских Альп, торговцы напевают, поднимая тенты, а камнетес нагружает свою тачку.
28 июня 1905
Не переедай, — стучит бабушка по плечу своего сына. Не то помрешь до меня, и некому будет заботиться о моем серебре. — Семья выбралась на пикник на берегу Аре в десяти километрах к югу от Берна. Девочки, покончив с едой, бегают друг за дружкой вокруг лиственницы. У них начинает кружиться голова, они валятся в густую траву, немного лежат спокойно, потом катаются по земле опять до головокружения. На одеяле сын с очень толстой женой и бабушка едят копченую свинину, сыр, хлеб с горчицей, виноград, шоколадный пирог. Легкий ветерок набегает на реку, и жующие и запивающие вдыхают сладостный летний воздух. Сын снимает ботинки и шевелит пальцами в траве.
Вдруг над головами проносится стая птиц. Молодой человек подхватывается с одеяла и бежит за ними, не тратя времени на обувание. Он пропадает за холмом. Вскоре к нему присоединяются люди, углядевшие стаю еще на вылете из города. Одна птичка опускается на дерево. Женщина взбирается по стволу, тянется схватить птицу, но та легко перепархивает на верхнюю ветку. Женщина лезет выше, осторожно садится на ветку, ползет. Птица порхает на прежнюю ветку, ниже. Женщина еще на ветке, а по земле уже скачет другая птица, клюет семена. К ней подкрадываются двое мужчин с огромным стеклянным колпаком. Но быстрая птичка не про них, она взмывает в воздух и вливается в стаю.
Сейчас тины летят городом. На колокольне Святого Винсента стоит пастор и пытается заманить птиц в арочные окна храма. Старуха в парке Кляйне Шанце видит, как птицы, присев, облепили куст. Она медленно бредет к ним со стеклянным колпаком, заранее знает, что ничего не поймает, роняет колпак на землю и начинает плакать.
И она не одинока в своем отчаянии. Каждый мужчина и каждая женщина страстно желают поймать птицу. Потому что эта соловьиная стая есть само время. Время трепещет, суматошится, скачет в этих птицах. Накройте соловья стеклянным колпаком — и время станет. Уловленное мгновение сберегается для всех людей, деревьев и земли.