Сны в Улье

Все перед глазами изменялось, я видел то самое злосчастное озеро с железным мостом и куполом посередине. Кнуд стоял по колено в воде и, я видел, как в его руке дергается Яна. Видел, как Кнуд, что-то услышав, бросил ее и уходит, но Яна уже не поднимается из воды. И видел самого себя, как я едва ли барахтался, пытаясь подплыть к ней. Тянул руку, и вдруг обмяк, опускаясь под воду сам. Вокруг меня алела от крови вода, а я плавал лицом вниз.

Вот так я умер, выходит. И я и Яна! Я так и не смог до нее добраться, а ведь должен был сделать это в последний момент. Как герой фильма. Ну почему я не герой фильма, а она не моя героиня?

Хенрик поднял ладошку, согнул пальцы два раза, прощаясь со мной. Пока, малыш. Я остался один в этом... В чем?! В аду что ли? Если после смерти придется переживать заново все самые худшие моменты жизни, то хорошо, что я не решился на смерть раньше сам.

Интересно, а смерть это всегда одиночество? Если нет, то я смогу найти здесь Яну? И мы вместе с ней будем смотреть наши плохие воспоминания, как самый грустный фильм, где умирает собака? Бред какой, смерть мальчиков гораздо грустнее смерти любимца из фильма. Нам, наверное, придется смотреть в основном мои воспоминания, потому что за мои годы их было, конечно, больше, чем у нее. Это будет немного эгоистично. И вообще, были ли у нее достаточно плохие воспоминания? Она мне ничего такого не рассказывала. Что у нее может быть, она просто студентка из другого города. Учится, на психолога или социолога, кажется. Заваленная сессия, неудачные свидания. Как-то так. Ну, и, конечно, угрозы от Кнуда. Не очень-то я много узнал о ней. А вдруг у нее была такая хорошая жизнь, что она в раю?

Пейзаж вокруг меня стал меняться, так ненавязчиво, как декорации в театре. Одно время я даже играл в малобюджетном театре, и мне всегда доставались роли молодых юношей, женихов, солдат, младших сыновей, принцев, влюбленных в таких же молодых прекрасных дев. Я непременно умирал в конце, как Ромео, трагично и светло. Я все еще стоял по колено в снегу, но теперь передо мной были не чудный лес с озером-убийцей. Передо мной был мой пункт назначения - костел, в котором я должен был играть на органе, а мальчики петь. Весь он был острый, утонченный, будто с шипами. Крыши его башен были похожи на наконечники стрел, а сам он был, как ссохшаяся кость. Красивый на самом деле до жути. Гордость польского народа, и когда я говорил кому-то, что здесь были мои первые выступления, мне не верили.

Там проходило отпевание. Люди в трауре все заходили и заходили туда. Цветы не несли, не сезон, но несли свечи. Только одна женщина несла в руках сухие цветы, кажется, розы, хотя с точностью я сказать не мог. Мертвые, даже цветы не так хорошо различимы. Там должно быть была толпа, как на концерте. Я и тогда туда не пошел, и сейчас не собирался. Точно также стоял и смотрел издалека, надеясь, что меня никто не узнает.

Двери закрылись. В храме заиграла органная музыка. На секунду мне показалось это странным. Не думал, что по этому случаю она должна там быть. Играли очень хорошо. Я бы даже взял автограф у органиста, будь мы в другой ситуации. То есть, если бы мы встретились на том свете. Сейчас мы были на том свете точнее, а как же тогда говорить про жизнь? На первоначальном свете, вот так звучит неплохо.

Вот бы на том-этом свете найти Яну. Хотя если все же это подобие ада, я ее не найду. Скорее всего, это чудовищное место. Точно жуткое! Наверняка, сначала будут воспоминания, а потом пытки! Хотя воспоминания - это тоже своеобразные пытки.

И я подумал, если я в самом ужасном месте на свете, и если я умер в бою, где Юдит говорила, что Падальщики призовут из Улья богов, то я ведь, наверное, в Улье. То есть, когда она мне рассказывала про него, говорила, что это самое жуткое место. Точнее, она говорила, что Улей - это апофеоз ужаса. Я не просил про него рассказывать, мне даже было скучно, но Юдит все время приходила и говорила, и говорила, и говорила. Я тогда подумал, наверное, у нее совсем нет друзей и мужчин, раз она постоянно приходит ко мне рассказывать какую-то страшную сказку, которая может и могла бы быть увлекательной, но не в ее интерпретации. Только вот я не очень ее слушал. Но я понял, что смысл был примерно такой. Наш мир появился из Улья, а всем известно, что процесс рождения довольно ужасный. Мерзкий и болезненный. Поэтому и Улей, он вообще как матка. То есть, Юдит не говорила ни слова про матку или роды, но я вот понял все именно так.

Вообще она говорила, что Улей будет сводить нас с ума, обнажать все наши самые страшные страхи. Еще повезет тому, что столкнется с Вопящим Роем, потому, что там Боги материальные, их действия продуктивные, поэтому с ними можно что-то сделать и даже выбраться. А вот тому, кто попал в Безмолвную Бездну, повезло еще меньше. То есть, вообще безнадега. Запомнил названия локаций, и даже написал по ним песню. В Вопящем Рое водились Боги, в Безмолвной Бездне не было ничего. И над всем этим властвовал какой-то Король. Юдит ни в чем не была уверена, потому что у нее было мало источников, но она очень умная, поэтому скорее всего она говорила правду. Но видимо она до конца не доверяла себе сама, раз связалась с Анойей.

Оставалось только вспомнить, как же отсюда выбраться. И найти Яну.

Я услышал брейкбит. Ритмичную клубную музыку, наподобии моей. Да я же слышал дабстеп. Орган не прекращал играть, но на фоне теперь я слышал басы. Время сплеталось воедино в этом храме. Я не знал, куда идти, но пока единственное, что я мог сделать, это войти внутрь. Я прокручивал по пути свои разговоры с Юдит, попутно вслушиваясь в музыку. Отвлекающий маневр, чтобы сбить меня с мысли. Умно, Вопящий Рой, но сегодня я буду героем. Как Одиссей! Нет, лучше, как герой из американских комиксов.

Юдит точно говорила что-то про сотворение двери, про антропоморфного бога, про управление происходящим.

Я открыл двери костела. В нос ударил запах ладана, органная музыка усилилась, почти заглушив бит. Я стоял в дверях, как будто зашел не в церковь, а в салун, освещенный светом и с твердым лицом. У меня серьезные намерения найти Яну и бороться с Вопящим Роем, если понадобится. «Главное, не давай им запудрить тебе мозги», говорила Юдит. Вообще фраза была куда сложнее, но опять-таки смысл был такой же. Я тогда еще подумал, а вдруг у Юдит началась паранойя?

Внутри стоял огромный орган, такого в этом костеле не должно было быть. Интеграция из другого времени, на похожем я играл в девятнадцатом веке. Как сейчас помню, 4 мануала, свыше пятнадцати тысяч труб. Украшен золотом, статуи ангелов охраняли его по краям, ветки с пышными листьями и гроздями винограда струились по корпусу и вдоль слепых труб. За ним кто-то сидел, но снизу я не мог рассмотреть органиста.

Двери за мной закрылись, деревянно и громко стукнувшись вдруг от друга, и фокус моего зрения переключился с органа. Я подумал, сколько людей обернется на звук, чтобы недовольно посмотреть на меня. Но этого никто не сделал. Возможно, я был незаметен для них, как наблюдатель, а не участник представления. Все были одеты в траур, и для моего века некоторые выглядели чересчур современно. Они сидели с прямыми спинами и смотрели на орган. Жуть. Я решил, что нужно тоже идти к нему.

Я пошел между рядов, оставляя следы от снега за собой. Сначала никто на меня не оборачивался. Я шел дальше к первым рядам, и одна женщина резко повернула ко мне голову, оставаясь сидеть прямо, как струна. Мне показалось, что ее голова даже слишком вывернута вбок. Взгляд у нее был очень жесткий и болезненный, если обобщать, скорбный. Она смотрела только на меня, и я сразу понял, что это одна из матерей. Я шел дальше, и на меня повернулась другая женщина, другая по внешности, но совершенно с таким же выражением лица. Потом еще и еще. В конце, когда я уже почти дошел до кафедры, я посчитал их. Двенадцать скорбящих матерей смотрели на меня.

Я ничего не мог поделать. Правда, тогда не мог. То есть я мог бы предотвратить некоторые смерти, и я бы сделал это обязательно, если бы в тот момент знал, как.

Я стал подниматься по ступеням к органу. Теперь взгляды собравшихся в зале были устремлены будто на меня. Но только двенадцать матерей смотрели четко на меня, остальные, хоть и смотрели в мою сторону, меня не видели. Как будто только я призрак, а не мы все. В конце концов, они все должны были умереть от старости. Банкетка оказалась пуста. Никто не дотрагивался до клавиш, никто не нажимал педали. Все это делалось само по себе. Возможно, это делал какой-то настолько древний призрак, что я не мог его видеть, а может, Вопящему Рою не нужно принимать телесную форму. Тогда почему они не вопят? Раз так называются, должны же. Музыка звучала складно и ритмично, как и органная, так и электронная.