Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета

Ах, куда только они делись, эти бродячие герои народных песен, эти вечные путники, скитавшиеся от мельницы к мельнице и ночевавшие под звездами?

Милан Кундера, «Неспешность. Подлинность»

Сподъездной дорожки дом Дугласа Коупленда91 не выглядит как жилище человека, интересующегося будущим. Он живет в конце дороги, упирающейся в лес, на склоне высокого зеленого холма, буквально в паре кварталов от того места, где вырос. Усыпанная гравием дорожка обрамлена бамбуковыми скамейками, а сам дом — образец архитектуры середины XX ве­ка — стоит рядом со школой гончарного искусства. Именно отсюда люди привозят изделия этого промысла, возвращаясь из путешествий на острова Залива. Я приехал сюда поговорить об отлучении от интернета с Коуплендом, ибо он потряс меня как писатель, научившийся жить в ладу с цифровым миром. Его книги — от «Generation Икс» и «Рабов “Microsoft”» до JPod92 — рисуют портреты современных душ, плывущих по течению испорченного технологией мира и одновременно открывающих новые смыслы, новые откровения, которые порой приобретают утешительный и даже религиозный оттенок.

Мы пьем кофе в гостиной. Стена, покрытая пластиковыми плитками, похожа на материнскую плату и соответствует духу времени. Коупленд (мужчина за пятьдесят с гривой седых, зачесанных назад волос, похожий на средневекового знахаря) задумался, прежде чем ответить на только что заданный мною вопрос: «Когда вы в последний раз провели день без интернета?»

«Десять лет назад, — отвечает он наконец. — Мой мастер по компьютерам ничего не мог сделать, и я в Лондоне остался на два дня без сети, а так я выхожу в интернет ежедневно, начиная с девяностых».

«Вы никогда не отказывались от интернета намеренно?»

Коупленд отпил кофе и слегка поморщился. «Я бы свихнулся. Помните день, когда отключилась “Википедия”? Меня это едва не подкосило». Этот ответ меня удивил и даже немного разочаровал. Может быть, я надеялся, как Коупленд, автор дюжины мировых бестселлеров, расскажет мне, что весь секрет заключается в том, что он заглядывает в электронную почту всего раз в неделю...

А он между тем продолжил: «В течение многих лет моя жизнь была разделена на части неким подобием километровых столбов — когда я покончил с чтением газет, когда связался с интернетом, все это говорит о том, что мозг подвергся колонизации этими новыми вещами». Мне показалось, что Коупленду нравится такая колонизация. Он заглядывает в Google по сто раз в день, а на руке у него браслет, фиксирующий фазы сна: каждый цикл быстрых движений глаз регистрируется в виде аккуратных цветных столбиков.

По Коупленду, эта колонизация предлагает нам интеллектуальный парадокс — мы одновременно знаем все и не знаем ничего. Проникновение интернета в наш мозг погружает нас в поистине странное ментальное состояние. Мы понимаем, что никогда не были умнее как индивиды, но и никогда не ощущали себя такими глупцами. Для описания этого парадокса Коупленд использует слово глумный (глупый + умный). Глумные люди ощущают рост своего интеллекта, но одновременно чувствуют свою глупость, потому что информация достается им невероятно легко. Статья, которую он написал для Financial Times, предлагает пример глумного мышления: «В прошлом месяце мне показали страницу Frankfurter Allgemeine Zeitung, а я смотрел на слова статьи и ждал, когда появится перевод. Тогда я почувствовал себя глумным».

Я рассказал Коупленду, что хочу избавиться от своей глумности самыми радикальными средствами — вернуться в технологическое окружение моего детства.

— Я хочу на месяц избавиться от интернета, — сказал я. — Взять отпуск у электронной почты, оставить дома телефон. Хочу сделать нечто противоположное румспринге93.

— Сынок, — прищурившись, произнес Коупленд, — я ни за какие деньги не смогу вернуть тебя в прошлое.

— Вы думаете, что от этого не будет никакой пользы?

— Может быть, и будет, но не в этом дело. Ты же ждешь откровения, не так ли? Я хочу сказать, что ты, конечно, можешь взять отпуск от интернета, если тебе так уж этого хочется, но это все равно что взять отпуск у ботинок.

Я почувствовал себя последним дураком и не знал, что говорить дальше.

Через несколько дней Коупленд пригласил меня к себе для продолжения разговора. На этот раз мы сидели у него на кухне, которая заодно служила ему кабинетом — среди стопок книг и газет, рукописных листков, деталей конструктора «Лего». Они и пестрая раскраска стен навевали тысячи идей. Мы снова пили кофе, а наши ноутбуки, стоявшие друг напротив друга, создавали впечатление, что мы сейчас начнем игру в морской бой.

Мы заговорили об Алане Тьюринге и его идее объединить человеческий и компьютерный интеллект. Коупленд заметил:

— Знаете, определенную информацию проще всего кодировать эмоциями...

В этот момент с улицы послышался шорох. На гравий дорожки приземлилась сойка. Коупленд встал и покормил птичку через приоткрытое окно. Через мгновение птичка не спеша направилась к пруду.

— Какой чудный момент, — сказал Коупленд.

Мы перестали говорить о технологиях и принялись наблюдать за сойкой, чье мнение о компьютерах мы никогда не узнаем. Я снова спросил об отлучении от компьютера.

— Ну, — заговорил Коупленд, — можно стать бродягой где-нибудь на берегах теплого океана.

— Бродягой?

— Я дружу с Гордоном Смитом (это художник девяноста пяти лет от роду). Наше самое любимое занятие — побродяжничать. Иногда мы выбираем весьма замысловатые маршруты. Самое главное здесь — это физическое движение. Ты идешь, смотришь по сторонам, видишь мир. Мозг переключается в иной режим... Есть один удивительный пляж с казарками, другой — в Канаде, где живут индейцы хайда. Они выбрасывают кости на берег, и океан отмывает их добела... Погуляешь по такому месту часа два-три — и чувствуешь себя так, будто славно выспался. Становишься при этом совершенно бессловесным. В таких местах слова не нужны.

Мы ненадолго замолчали, и я машинально посмотрел на экран моего ноутбука. Я поднял голову.

— Вы однажды сказали, что интернет утомляет своим всезнайством. Вы шутили или говорили серьезно?

— Может быть, серьезно.

* * *

Неподалеку находился зеленый холм моего детства. В душе до сих пор теплятся смутные воспоминания о той безмятежности, которой наслаждался я на этом холме. Никогда после не испытывал я такого душевного покоя. На следующий день я в одиночестве поднялся по заросшей травой тропинке на вершину заветного холма. Я похлопал по карманам в поисках телефона, чтобы достать и выключить, но потом вспомнил, что не взял его. Старчески кряхтя, я улегся на траву и уставился в синее небо, стараясь представить себе миллионы телефонных звонков и сетевых запросов, летевших над моей головой и оставлявших радужные следы как реактивные самолеты. Постепенно все небо перед моим мысленным взором оказалось переплетено этими цветными нитями.

Я вспомнил о Кенни, который собрался обедать, не ведая, куда это я запропастился. Вспомнил и о родителях, которым следовало отправить поздравления по случаю годовщины свадьбы. Подумал об издателях в Торонто и Нью-Йорке, ожидавших от меня дополнений. Я представил себе все сообщения, которые мне следовало отправить и принять, чтобы получить то, что мне нужно, чтобы быть уверенным...

Нет, мне требовалось какое-то откровение свыше. Прищу­рившись, я смотрел на небо, ожидая перезагрузки. Я был уверен: время откровения настало, я заслужил тишину и уединение и на этой высокой, даже вдохновляющей ноте закончил бы книгу. Я был готов к духовному преображению.

Но позвольте мне вместо этого рассказать вам правду.

Если вы внимательно присмотритесь к невозможности затеряться, к концу уединения (если постараетесь отбросить от себя сумасшедший ритм жизни и необходимость постоянного общения), то и в этом случае вы обретете лишь бледную тень прежнего образа. Потерянное уединение мелькнет перед глазами как смутный образ памяти, который можно уловить, но нельзя рассмотреть детально. Прочувствовать, что значит отлучиться от сети, можно теперь только приблизительно.