Собирается буря

Амаласунта отбросила назад свои длинные белокурые волосы и снова нежно поцеловала отца.

— Хорошо, — сказала она и легко зашагала по двору. Аэций не обернулся и не стал смотреть девушке вслед. Стратег знал: Амаласунта бросает взгляды через плечо, желая убедиться, что гость за ней наблюдает. Но Аэций уже был слишком стар и годился ей в отцы — даже в дедушки.

— Гм, — пробормотал нежно Теодорих, прижав руку к щеке. — Ну, теперь дальше.

Король сел и снова перешел в атаку.

— Этот Христос, Он был великим проповедником, этот блаженный. — Теодорих повернулся к Аэцию. — Но говорить, что Христос равнялся Эгиру и обладал той силой, которая приводит в движение глубины моря и которая повелевала вечностью на необъятных безмолвных просторах до того мгновения, как появилось время… Это глупо. Ни один человек не является богом.

Аэций хранил молчание.

— Христос сказал своим последователям, что не мир принес, но меч. Правильно! Мужик, не тряпка!

Теодорих прикоснулся рукой к эфесу убранного в ножны меча, лежавшего рядом на скамейке, даже хотя во дворце царила тишина и спокойствие. Это оружие король получил по наследству. На готском языке его называли «Тиларидс» — Атакующий. Таинственный меч украшали рунические узоры из серебра, которые были вычеканены на кованом железе.

— Тот Христос, Он сказал, что пришел, желая принести огонь на землю! Сжечь язычников и неверующих, а также проклятых гуннов, как мне кажется. Правильно! Тот Христос, Он был не бледным рабом, Он презирал все канцелярские дела, разве нет? Настоящий воин!

Аэций кашлянул.

— Существует толкование, которое я…

— И Его еврейские предки, конечно, являлись великими борцами. Как и мы. Мы, визиготы, степной народ готов. И я, Теодорих, сын Алариха, вел своих людей к победе в битвах, как и подобает истинному королю, разве нет? Не уподоблялся женщине и не кричал во время боя. А сражался с той по-прежнему непобедимой силой — Богом. Сейчас все мои подвиги в прошлом, осталась лишь эта бесконечная словесная баталия, непрекращающаяся борьба в глубине моего сердца с вечным и не сдающимся противником. Его я считаю достойным своего меча, о владыка-Бог! И я наконец-то отправлюсь вечером в постель победителем.

Теодорих склонил свою седую голову.

— О, мой римский друг, разве нужны еще сражения? «Воля богов нелегка, и лишь умножает печали. Плачу, любимая, я оттого, что война завершится едва ли…» Старый стишок, непреложная истина. Никогда я не уклонялся от своего долга сражаться, ни как мужчина, ни как король. Но сейчас… Должны ли мы выступить против гуннов, наших заклятых врагов? И в союзе с Римом? — Теодорих зарычал, словно медведь. В любую секунду он мог заорать. Однако король заговорил спокойно, задумчиво. — История против такого союза, друг Аэций. Ты знаешь, что я имею в виду. К гуннам Ульдина, а теперь этого Аттилы, кто бы он ни был, я не испытываю привязанности. Они бесстыдно гоняли нас по земле, с востока на запад, и мы скрывались, не зная, куда еще пойти. Где преклонить головы ночью, где разбить лагерь. Нас лишили оружия, мы были отчаявшимися и жалкими беженцами. Как мы можем противостоять им? Мы повсюду искали убежища, на нас стрелы летели градом. Любой человек сделал бы то же самое. Гунны были степными демонами. Издревле враждуют наши люди и эти степные демоны.

Теодорих погладил свою длинную седую бороду, в которой еще попадались желтые полоски.

— Но вражда с гуннами не обязательно означает дружбу с римлянами. Мой народ до сих пор помнит, как Рим обращался с ним, когда мы были нищими переселенцами, постыдно лишенными даже чести.

Аэций тихо ответил:

— Рим может поступить несправедливо. Ни один город или империя, ни одна цивилизация или народ не обладают совершенством. Даже доблестные визиготы.

Теодорих забормотал:

— Гунны сражались против готов, когда вождем был Атанарих. «Имб Вистлавуду, хирдум свордум» — в лесах у реки Вислы мы схватились за крепкие мечи. Тот печальный день по-прежнему жив в народных песнях. При свете луны гунны перешли Вислу и напали на наш фланг, словно волки. И много смелых всадников полегло в тот день.

Любовники и танцовщики вдавлены в грязь, А смелые мужчины, фехтовальщики и всадники, где они сейчас? Лишь гордо бродит старый нищий: Ведь до распятия Христа за честь его считали предки Прислуживать их матерям, отцам и детям.

Аэций терпеливо слушал. Конечно, он знал все подробности этой истории. Но такова была древняя традиция готов — повторять песенку снова и снова, пока она не станет священной. Кроме того, не хотелось уходить из солнечного дворика, из маленького, спокойного, уединенного местечка, хоть старый король и рассказывал о том, что не делало Риму чести. Ведь потом долго отдохнуть не удастся…

— Это случилось три поколения назад, — произнес Теодорих. — Атанарих и его люди бежали на юг, хотя и были храбрыми людьми, можешь не сомневаться.

— Я не сомневаюсь, — сказал Аэций. Стратег видел готов в бою.

— Они бежали на юг, через Карпаты к берегам Дуная, и попросили помощи у Рима. А тогдашний император Валент согласился ее оказать. Была проведена огромная подготовительная работа, чтобы многие тысячи наших людей могли пересечь территорию империи. Но потом римляне потребовали сложить мечи. Вмиг мы лишились оружия. Тогда римляне приказали платить дань. Те, у кого были владения на границе, и чиновники вашего жадного государства — как они любили золото!

Аэций посмотрел в глаза старого короля.

— Самые знатные воины из нашего народа, даже одетые в красные плащи визиготские волки-вожди, оказались в бедственном положении. Ими торговали, их пускали в обмен, словно быков. И по-прежнему визиготам не разрешали пересечь Дунай. С севера и востока прибывали все новые беженцы. Им предлагали продавать собак, собственных жен и детей. Говорили, делается это, чтобы оплатить проход в желанную империю. Люди умирали от голода. У них отбирали все. Желудки у детей, как у стариков и женщин, прилипали к позвоночнику. Торчали скулы. Из глаз лились слезы. Ты слышал такие крики? Хотя те несчастные и не принадлежали к твоему племени, однако они были людьми. Мужчины — такие же, как мужчины твоего народа, а дети голодали и страдали, как твои дети. Ты принял их? Нет. Ты смотрел через реку на тех жалких беженцев из-за темных стен своей укрепленной Европы. А ты видел лишь… что? Врагов? Демонов? Опасность? Опасность столь слабую, что она едва могла шевелить ногами. Какая же это опасность? Все люди будут братьями. Это одна старая готская поговорка. Именно этому учил Христос: «Будут братьями». Заметь, употребляется будущее время. Это молитва, а вероятно — пророчество. Но уж точно не описание того, что есть на самом деле.

Теодорих сделал глоток вина.

— Наконец, моих людей довели до отчаяния, и тогда началась война. Они снова схватились за мечи, вскочили на лошадей и бежали. Твой Рим послал карательную экспедицию против нас в Адрианополь в 378 году, чтобы наказать умирающих от голода и оскорбленных, которые осмелились поднять восстание против бесчеловечности. Наши полководцы, Алатей и Сафрак, командовали уставшими и изнуренными всадниками и копьеносцами. Но, несмотря на все ожидания, Рим в тот день был разрушен. Конечно, Христос сражался на стороне визиготов. Твоего императора, самого Валента, убили на поле боя, а лучшие части римской армии разгромила наша презренная и жалкая варварская кавалерия. И я не думаю, что римские легионы уже забыли об этом.