Собиратель земель

— Поставьте деревянный щит в ста шагах! — распорядился я и пошел в укрытие.

— Бах! — окрестности огласил звук очередного выстрела и картечь устремилась вперед.

Теперь чуть оглушило и меня, несмотря на то, что перед выстрелом открыл рот и закрыл уши. Нужно будет придумать какие-нибудь беруши, иначе после первого боя все пушкари станут глухими. И как спасались артиллеристы раньше… в смысле в будущем, на заре эры артиллерии?

В этот раз дыма почему-то было больше. Пусть сильный порывистый ветер вновь унес облачко, но ситуация заставляла задуматься. Обязательно нужно учитывать фактор задымления позиций. Если произойдет залп четырех-пяти орудий, то определенно ничего не будет видно.

— Отправляйтесь вперед! Найдите ядро и определите, на какое расстояние оно улетело! Тоже самое с дробью, — приказал я и сам пошел к щиту.

Если убедительное поражение противника будет происходить на расстоянии в триста метров, это уже серьезный успех. Остается лишь поставить щиты между орудиями, чтобы уменьшить вероятность прилета шальной стрелы, пущенной навесом, и тогда два выстрела из пушки можно произвести практически безнаказанно.

Пятьсот шагов — именно на таком расстоянии нашли последний железный шарик. Много ли это? Достаточно. Безусловно, думать о поражении противника дальше, чем на четыреста шагов не стоит. Между тем, заряд, который использовался для выстрела был заведомо меньшим, чем тот, который мог быть. И все равно прописывать в уставе будем первый выстрел не дальше, чем на триста шагов.

— Что скажете? — спросил я командиров на Военном Совете.

Собрание и «разбор полетов» происходило здесь же в поле. Быстро был поставлен шатер и все тысяцкие, а также младший воевода Никифор были спасены от дождя под сводами сероватого шатра. Командиры даже имели возможность выпить заваренного ячменного напитка, еще одного заменителя кофе.

— Разброс большой железа вышел. Щит пробило в двух местах, — первым высказался Никифор.

Не сказать, чтобы младший воевода сильно противился использованию пороха, но для него все едино добрая драка оставалась главным и честным элементом боя. Ситуация пока не выходила за рамки небольших споров, но я был готов пожертвовать хоть Никифором, хоть кем иным из командиров Братства, но сохранить артиллерию.

Правда, сохранять пока еще нечего. Отлито три ствола, из которых проверен только один. Нам катастрофически не хватает селитры, чтобы проверять стволы пятью-шестью выстрелами. Недостаточно было и меди, чтобы отливать бронзовые пушки. А из чугуна, сиречь «свиного железа», отлить пока ничего не получалось.

— А я вижу, что это оружие может любую конницу уничтожить на подходе, — высказался Алексей, который при любом моем споре с Никифором обязательно скажет нечто, что мне должно понравиться.

Что-то подсказывает, что около меня начинают созревать интриги. Алексей хочет подсидеть Никифора, возможно, спровоцировать меня на конфликт с младшим воеводой. А целью всего этого будет, конечно же, занятие места второго человека в Братстве. Еще одна причина, по которой Никифор мне выгоден — он оттеняет от меня все эти внутриполитические игры. А еще к Никифору тянутся многие из «старичков», а также из числа тех братьев, которые особо фанатично верующие.

— Я хочу взять три такие пушки в наш поход на булгар, — сообщил я.

— Ты волен так поступить, — не стал в этот раз спорить Никифор.

Еще некоторое время поговорили, как именно добиться отсутствия испуга от громких звуков у животных и людей и, несмотря на начавшийся ливень, все разъехались по своим делам. Чем заняться было у каждого.

Пришли вести, что великий князь Изяслав Мстиславович вышел из Киева в направлении Курска, Рязани. Тот сбор войска, что планировался перед началом вторжения в Новгородское княжество, использовался для подготовки к вторжению в Булгарию. Это выглядело весьма удивительно, но новгородцы выставили в общее своего князя, точнее, посадника, Мстислава Ростиславовича, а также довели его дружину в Новгороде до тысячи ратников.

И подобное стечение обстоятельств меня более чем устраивало. Вот интересно: а были ли шансы у Руси, если бы навстречу монгольскому хану Батыю вышло бы русское войско в тысяч тридцать? Думаю, что сеча была бы эпической и нельзя однозначно определить победителя.

Глава 20

Я сидел в своем новом кабинете и смотрел на человеканапротив меня. Что здесь важнее: то, что у меня есть оборудованный кабинет с сейфом и с вполне удобоваримой мебелью, или же интерес представлял человек, понуривший голову и не решающийся посмотреть в мои глаза? Впрочем, я и сам не стремился встретиться взглядами с этим мужчиной.

Что-то саднило в груди, вызывая опасения о состоянии здоровья, но это, скорее, болело не тело, не организм, а нечто иное. Вероятно, что душа. Давно забытое состояние, что я не только человек, сознание которого проникло в тело молодого парня, жившего в средневековье, но еще и я, Владислав Богоярович, который жил за шестнадцать лет до того, как некто проник в его голову и захватил тело. Отголоски сыновьей любви были одним из тех факторов, которые не позволяли однозначно относиться к происходящему.

— Что, сын, тяжко принимать сложное решение? — спросил, наконец, отец.

— Тяжко, не скрою, но это мало, на что влияет, — отвечал я.

Из глаза Богояра стекла слеза. Она, прочертив дорожку, затерялась в густо поросшей бороде. Можно было бы поверить в искренность слов и эмоций, да я, впрочем, и верю. Но эта горечь Богояра быстро проходит, словно минутная слабость, не более. Сейчас слезу смахнет, завтра нож в спину вставит. Нет, нужно решать с отцом… да и какой он мне отец?

Не поймут ни свои, ни чужие. Нельзя считаться волком, если только показывать зубы, но не кусать. Очень быстро оскал станут принимать за улыбку.

— Ты запустил себя, вон, и борода не чесана и глаза красные, сам схуднул сильно, — сказал я.

— Не поверишь, в последнее время ел, как не в себя, а все едино, худел, — усмехнулся отец. — Коли в жизни худо, то худой и сам человек.

— Пил, как не в себя, ел, как не в себя, поступал, будто не ты сам решаешь свою судьбу. Оно того стоило, предательство твое? — тоном философа спрашивал я.

Богояр молчал. Мы уже успели поднять тему его предательства. И ответы отца не пролили свет, не дали понимания, почему он все же так поступал. Объяснение, что Богояр без серьезного статуса не может, даже под сыном, оставаться на побегушках, меня не удовлетворило. Нет, такая мотивация к предательству может быть мне понятна, если бы дело касалось чужого человека, но не сына. Разве чуточку поумерить свое эго не стоит нормальных отношений с последним родственником?

Буду ли я переживать, если мой сын подсидит меня и станет выше в социальной лестнице? Вероятно, но здесь все зависит от тех методов, что использует для своего возвышения мой наследник. Вот, наследник! А, если он стал сильным, добился уважения, так радоваться нужно, что не пустозвона вырастил, а человека с характером, значит, и внуки будут воспитываться правильно и станут мужчинами. Не для этого ли живет человек? Чтобы радоваться сперва своим успехам, а после достижениям своих детей? Может, я наивный и пытаюсь все упростить, но пока так, и я не могу понять поступки Богояра.