Собор
Шрифт:
— Думайте, сударь, что говорите! — крикнул Огюст. — Еще одно подобное слово, и я вас заставлю отвечать за все ваши слова сразу! Я хочу знать: что дало повод вашей клевете? Мои требования? Но я требую лишь того, чтобы ваша живопись вполне соответствовала собору.
Бледное лицо Брюллова наконец тоже загорелось. Он шагнул вперед, взмахнув руками, будто боялся упасть, и воскликнул резким, высоким голосом:
— А что, черт возьми, должно соответствовать вашему собору, сударь?! Как я понимаю, этот невиданный шедевр нуждается в невиданном оформлении! Так выписывали бы художников из-за границы! Они лучше бы поняли, как украсить ваше
При этих словах кровь ударила Огюсту в голову. Он и прежде слышал, что Карл Павлович отзывается о его соборе весьма невосторженно, однако старался пропускать эти слова мимо ушей. Теперь же речь художника окончательно вывела его из себя.
— Я вашего мнения о соборе не спрашиваю, сударь! — с расстановкой сказал он. — Коли вы у меня работаете, а не я у вас, то исполнение вашей работы зависит от моей оценки, а не наоборот. Если вы своих итальянских красавиц полагаете русскими, то и на здоровье! Собор я строю для Санкт-Петербурга, а в Санкт-Петербурге, на берегу Невы, на этой площади, другое здание неуместно. Впрочем, вас это не касается. Коли вам эта работа не по душе, я вас не держу. Увольняйтесь ко всем чертям!
Услышав последние слова, Брюллов отшатнулся. Такого оборота дел он явно не ожидал и растерялся.
— Нет, позвольте, сударь! — вырвалось у него. — Вы что же говорите? Как это увольняться? Я уже начал работу. Вы шутите? Там полгода моего труда!
— А моего труда там двадцать восемь лет! — крикнул архитектор. — И я не желаю, чтобы вы мне его испортили! Ссорьте меня с Академией, жалуйтесь в Комиссию построения, продолжайте поток вашей клеветы, но я буду требовать, чтобы вас от работы уволили!
— Да вы сумасшедший! — уже не с возмущением, а почти с ужасом воскликнул Брюллов. — Как вы можете? Моя первая и, быть может, последняя большая монументальная работа… небо, которое можно писать… Я мечтал об этом долгие годы! Что же вы мне нож в спину втыкаете, злодей?!
Этот последний возглас художника неожиданно отрезвил Монферрана. Он увидел совсем близко расширенные темные глаза Брюллова. В них стояли детская беспомощная обида и страх. И как всегда, увидев чужую слабость, Огюст испытал стыд. Он опустил глаза, перевел дыхание и глухо спросил:
— Господин Брюллов, в последний раз: вы перепишете картон?
Художник отступил и вновь упал в свое кресло. На его лице проступил пот.
— Я перепишу, — тихо сказал он. — Перепишу, извольте… Но только все же сделаю кое-что по-своему. Я вам покажу в наброске. Может быть, вы согласитесь со мной…
Это была уже победа, и на миг Огюст едва не позабыл об оскорблении, которое нанес ему Брюллов. Главное, плафон был спасен.
— Я не возражаю против фантазии, — проговорил главный архитектор. — Я никому ее не связывал. И я не против ваших пристрастий… Только не портите ими смысла работы. Покажете наброски — поговорим. Но теперь, если позволите, вернемся к тому, с чего начали. Говорили вы или не говорили, писали или не писали о том, что уплатили мне? Сейчас в нашем разговоре вы как будто тоже пытались это утверждать.
Тонкое лицо Карла Павловича опять приняло выражение раздраженного недоумения. Несколько мгновений он с сомнением смотрел на Огюста, потом пожал плечами:
— Просто вы злитесь за то, что я предал это огласке. Хорошо, извините, я сделал это в порыве раздражения… Но ведь деньги-то вы получили, сударь…
Архитектор отшатнулся:
—
Наваждение! Вы ни с кем меня не путаете, Карл Павлович?У Брюллова вырвался смешок:
— Вас спутаешь, пожалуй… Ну, если деньги не у вас, то меня от вашего имени обокрали, милостивый государь. Извольте взглянуть!
И с этими словами художник вытащил из секретера и швырнул на столик маленький зеленоватый конверт. Первое, что заметил Огюст, это свой собственный почерк, которым на конверте было аккуратно написано: «Господину Брюллову»… Само письмо, вернее, записка на небольшом листке бумаги была написана по-французски, и если бы Монферран не знал наверняка, что не писал ее, то поверил бы, безусловно, в свое авторство.
«Мсье Брюллов! — гласила записка. — Для скорейшего разрешения нашего с Вами недоразумения Вам лучше бы вспомнить, что Вы позабыли соблюсти некое условие, о котором мы с Вами, кажется, говорили при заключении договора. Если Вы поступите сообразно общему правилу, мы поговорим в ближайшее время о продолжении начатой Вами работы.
С глубочайшим уважением…»
— Подпись не моя! — вскричал Огюст, перечитав записку.
— Что значит не ваша? — сердито спросил художник.
— Росчерк не мой, наклон… Похоже, но не то. Это подлог, сударь.
— Мило! — криво усмехнулся Карл Павлович. — Но на конверте, если изволили заметить, и печать ваша стоит… Кто же это так легко до нее добрался, господин Монферран?
Огюст побледнел. Да, сломанная пополам печать на капле сургуча была его печатью. У архитектора закружилась голова.
— Но послушайте! — закричал он. — Да я же не сумасшедший! Я бы не поставил печати под документом, уличающим меня в непорядочности, я бы и подписи под такой бумагой не поставил, наверное, приди мне в голову в самом деле требовать с вас… да с кого бы то ни было… О, господи! Но что же это такое? Кто, в самом деле, мог ее взять?
И тут вдруг он вспомнил, кто мог, вернее, кто взял… Под каким-то невинным предлогом неделю назад его печать попросил на полчаса его помощник Андре Пуатье… Огюст дал ему ключ от своего секретера и попросил убрать печать на место, когда она будет не нужна. Он тогда торопился…
«Как мог я сделать такую глупость?!» — в ужасе подумал архитектор. И вслух спросил художника:
— Как выглядел этот человек? Тот, что от меня пришел?
— А никак, — развел руками Брюллов. — Обыкновеннейшее лицо. Борода вот торчала. Приклеил, видно…
И Карл Павлович расхохотался. Он не верил Монферрану.
— Вы дали ему деньги для меня? — резко спросил Огюст. — Да? Сколько он взял? В записке суммы нет.
— Еще бы и сумма была! — продолжая хохотать, художник подмигнул главному архитектору. — И то уж слишком откровенно. Он взял с меня, этот бородатый, семь тысяч рублей. Мало?
— Дрянь! — прошептал архитектор. — Ах, дрянь… Эту сумму, Карл Павлович, я вам завтра же верну.
Брюллов поднял брови:
— Но раз вернете, то, стало быть, получали.
— Нет, — надменно покачал головой Монферран. — Просто знаю, кажется, с кого взять ее. Верьте мне или нет — это ваше дело, сударь. Но говорить и писать обо мне мерзости прекратите… Я этого требую. Семь тысяч рублей вам завтра принесет мой управляющий Самсонов. Вы его знаете. Главное, не забудьте своего обещания относительно плафона. И прощайте, милостивый государь!