Собор
Шрифт:
А с улицы все также долетала песня, хрипловатый голос певца тоскливо выводил одни и те же слова:
«Эх, кудрявая головушка, Где… где ж родна твоя сторонушка?»Монферран сделал над собою усилие, сложил аккуратно бумаги, встал из-за стола и, потушив лампу, ощупью добрался до двери. Снял с крюка свой заячий тулуп, за четыре года уже немного отощавший и обтершийся, решительно его надел и толкнул дверь плечом.
Метель кончилась. Умолкла песня.
Над конторским сараем, над всем строительством,
Огюст стоял запрокинув голову и смотрел на звезды не мигая, любуясь ими.
От стены конторки отделилась в это время одинокая фигура и приблизилась к архитектору.
— Идемте домой, Август Августович.
Он вздрогнул. Обернулся.
— А, Алеша… Да, да, идем. А ты что на улице сидел. Будто в конторе места мало? Замерз ведь…
— Да нет. Я у костра сидел. Песню слушал.
— И я слушал, — признался Огюст. — Хорошая песня.
Алексей встрепенулся. В темноте архитектор не видел его лица, но ему показалось, что на губах слуги появилась радостная, почти детская улыбка.
— Понравилось вам!.. А вы поняли слова-то?
— Понял.
— Вот потому, знать, и понравилась. Она ж в чем-то будто про вас, в чем-то про меня… Хорошие песни всегда такие. Коли веселые, то каждому человеку про его веселье напомнят; а коли грустные, каждому его лихо злое помянут.
— Что такое лихо? — спросил Огюст почему-то шепотом, будто поблизости кто-то спал.
Алексей развел руками и опять, кажется, улыбнулся:
— А кто ж его знает, что оно такое? Говорят, его, как лукавого, к ночи не поминать лучше…
IX
— Алеша, который теперь час?
— Девять скоро, Август Августович. Без десяти минут.
— Черт! Я же опоздал на службу… Ты не знаешь, Элиза еще не вставала?
— Полчаса, как легла.
— Что?! Ты с ума сошел?! Что произошло, а? И почему ты торчишь около моей постели? И что… Ой! Что со мной?..
Он рванулся с постели, резко приподнял голову, и тотчас виски и затылок налились такой мучительной свинцовой болью, что на миг он перестал видеть, перед глазами заплясали лиловые и красные чертики. Потом туман рассеялся, и он увидел, как Алексей наклоняется над ним и опускает ему на лоб влажный компресс. От прикосновения холодного полотенца сразу сделалось легче, и тягостные впечатления вчерашнего дня всплыли в сознании остро и отчетливо, вызвав в душе глухой приступ отчаяния.
Он вспомнил весь вчерашний день почти до самого вечера… Почти…
В эти дни Огюст брал с собою на строительство Алексея так же часто, как в прежние времена, когда Алеша бывал для него толмачом. Ему так было спокойнее. Верного слугу всегда можно было послать с поручением, попросить кому-то что-то растолковать подробнее, если, скажем, мастера (что они любили делать) притворялись, будто не понимают объяснений архитектора.
В тот день Монферран уже завершал утренний обход площадки и собирался ехать в чертежную, когда
Алексей отыскал его и сообщил:— Август Августович, вас спрашивают.
— Кто? — с досадой спросил архитектор. — Что ему надо?
— Не знаю, — немного растерянно ответил Алеша. — Господин какой-то… Приезжий, по-русски не разумеет. Вертелся, вертелся кругом строительства, к мастерам приставал. Ему меня кто-то и показал. Он меня цап за рукав: «Parlez vous francais?» — стало быть… Я ему: «Oui.» А он: «Invitez, s'il vous plait, monsieur Montferrand» [44] … Ну и понес дальше что-то, я уже всего не понял. Я ему: «Attendez [45] , господин хороший, сейчас позову!» Ну и за вами. Он там около лобановского особняка бродит. Лет ему этак за пятьдесят, а то и под шестьдесят, кто его знает?
44
«Вы говорите по-французски?» — «Да» — «Позовите, пожалуйста, мсье Монферрана» (фр.).
45
«Подождите» (фр.).
Огюст пожал плечами и направился вместе со слугой к восточной стороне площади, к высившимся среди разрытой земли и низких барачных построек стенам старого алтаря, за которыми весело желтели на фоне холодного безоблачного неба стены нового дворца.
Возле пандуса, кутаясь в широченную шубу, расхаживал среднего роста плотный мужчина. Всмотревшись издали, Огюст узнал его, и у него явилось мгновенное желание повернуться и бежать сломя голову прочь, но сознание подсказало, что это бесполезно.
— О, господи! Только этого мне сейчас и не хватало! — простонал архитектор чуть слышно, хватаясь невольно за Алешино плечо.
— Что с вами, Август Августович?! — ахнул парень. — Кто это такой?
— Дьявол! — воскликнул Огюст жалобно. — Матерь божия, я погиб!
Между тем мужчина в широкой шубе заметил архитектора, заулыбался и, решительно шагая, пошел ему навстречу. Призвав все свое мужество, Огюст тоже улыбнулся, хотя ему впору было падать в обморок, ибо к нему приближался с обычной своей любезнейшей улыбкой не кто иной, как мсье Пьер Шарло…
Полчаса спустя они вдвоем сидели в кондитерской на Невском проспекте и вели беседу, которую сторонний человек вполне мог бы принять, во всяком случае вначале, за беседу двух давно не видавшихся друзей.
— Мне стоило труда вас разыскать, мой мальчик, хотя вы и стали теперь здесь знамениты, — небрежно говорил мсье Пьер, двумя пальцам поднося ко рту маленькую фарфоровую чашечку и осторожно отпивая кофе. — Квартиру вы поменяли… Предчувствовали, что я приеду?
— Нет, — покачал головою Огюст. — Та квартира была маловата.
— Ну да, разумеется, вы же почти имеете семью… — мсье Пьер усмехнулся, и глаза его заблестели. — Однако вид у вас преуспевающий, не то, что в Париже. Вы повзрослели немного, возмужали, хотя по-старому кажетесь куда моложе своих лет. Приятно видеть это, друг мой.
— С чем вы ко мне приехали, мсье Шарло? — спросил Монферран, все еще искусно скрывая свое нечеловеческое напряжение. — Не могли же вы проехать от Парижа до Петербурга ради того, чтобы сказать мне, что я хорошо выгляжу.