Собор
Шрифт:
И городовой, не найдя, к чему придраться, отступил, но всем своим видом показывал, что незнакомцу лучше убраться восвояси.
Монферран рассмеялся ему в лицо и пошел прочь. Ему и хотелось и не хотелось идти домой. Состояния своего он сам не мог объяснить, однако чувствовал, что его как будто угнетает сознание какой-то вины, будто он сделал что-то плохое и в этом плохом должен был сознаться. Между тем он ничего дурного в этот день не делал, а все, что произошло здесь, произошло без его участия, и он не мог быть в этом замешан никак…
Дойдя до дверей своей
— Кто там? Я вам не открою, мужа нет дома.
— Если не откроешь, Лиз, то и не будет, — ответил Огюст. — Я потерял ключ. Черт знает что такое!
Дверь распахнулась, и Элиза кинулась ему на шею, задыхаясь от волнения:
— О, Анри! Анри, отчего ты так поздно?! Я не знала, что думать… Я…
Она втащила его в переднюю, поспешно, с каким-то испугом захлопнула входную дверь. Огюст испытал запоздалое раскаяние и, стаскивая пальто, принялся бормотать несвязные оправдания.
— Ну что со мной могло произойти, Лиз, а? — беспомощно улыбаясь, твердил он. — Ну что? Не подумала же ты, что я замешан в бунте? И разве Алеша тебя не успокоил?
— Он очень успокоил меня, явившись с разбитым носом и со ссадиной на лбу, — голос Элизы уже не дрожал, но выдавал ужасную усталость. — Да и у тебя, Анри, вид сейчас не лучший. Иди-ка выпей чаю и ложись поскорее. Луи давно спит.
— Нет, мне надо еще в библиотеке поработать, — покачал головой Огюст. — Что бы там ни было, а работа есть работа.
— Какая вам библиотека сегодня? — почти сердито воскликнул Алексей, появляясь на пороге привратницкой с белым пластырем на лбу и с тарелкой гречневой каши в руках. — Что вы, в самом деле, Август Августович? На вас лица нет от усталости. Не пущу я вас в вашу библиотеку, и все тут. После начитаетесь. Сейчас скажу Аннушке, чтоб готовила ванну, да и отправлю вас спать!
— Раскомандовался! — фыркнул Огюст, чувствуя однако, что слуга прав и лучше не спорить: его только что не шатало от усталости.
В гостиной, уже усаживаясь к камину, он вдруг заметил на самом краю светлого ковра, озаренного мерцающими бликами, странные темные пятнышки, будто брызги чернил. Однако он не принял их за чернила: цвет был слишком знаком.
— Элиза, — воскликнул архитектор, поднимая на жену удивленные глаза, — откуда кровь? Что у вас случилось?
— Это кровь из Алешиного носа, — ответила, не раздумывая, Элиза. — У него, когда он пришел, опять началось кровотечение. Я едва остановила. Аня перепугалась до смерти… Знаешь, Анри, мне кажется, он ей очень нравится…
— Алексей Анне? — Огюст пожал плечами. — Я давно заметил. Ну так что же? Смешно было бы, если бы он да не нравился… Послушай, Лиз, ты знаешь, что такое там было? Что было сегодня, а?
— Знаю, — Элиза сидела в кресле напротив мужа и при этих словах вся подалась вперед. — Было восстание. Восстали полки, но их разогнали и расстреляли
на Неве.Монферран посмотрел на нее недоуменно и даже немного испуганно:
— Откуда тебе известно это? Кто-то здесь был? Кто-то тебе рассказывал?
— Никого здесь не было, — почему-то поспешно ответила молодая женщина, — но я сама ходила на площадь. И к Неве.
Огюст вскочил с кресла. Ему показалось, что огонь камина выплеснулся на ковер, ему под ноги.
— Ты… Днем?! Но ведь там стреляли!
Элиза засмеялась:
— Ах, как испугался! Но вот же я, цела… Я не могла не пойти туда, Анри, ну ты же понимаешь… Я знала, что и ты ведь тоже там. Правда, тебя я не видела. Но зато увидела, что творится на изгороди твоего строительства, и поняла, что ты уже там. И тогда ушла.
— Дрянная, сумасшедшая девчонка!
И он с возмущенным видом отвернулся к камину.
Элиза тоже встала, знакомым движением сзади обняла плечи мужа и стала ластиться, ероша левой рукой волосы на его висках, слегка касаясь губами его щеки, грея ее дыханием.
— Извини, Анри, не сердись на меня, пожалуйста… Я же циркачка… Натура такая. Зачем ты женился на циркачке?
— Лучше никого не нашел! — по-прежнему сердито ответил Огюст, но тут же обернулся. — Элиза, Элиза! Кто бы мог подумать, что здесь это произойдет… Ах, как странно, как дико! Как страшно…
— Ты осуждаешь их? — тихо спросила она. — Тех, кто восстал?
Огюст вспыхнул:
— Конечно, да! Для чего они пролили кровь? Для чего подставили мирных людей под картечь? Или им неизвестно, что революции — это кровь?
— Но они хотели отмены рабства, Анри!
— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? — спросил Огюст.
На миг Элиза смешалась, потом решительно ответила:
— Об этом говорили там, на площади.
— Ты не так хорошо понимаешь по-русски, чтобы разбирать быструю речь, Лиз. Кто сказал тебе? — вновь настойчиво спросил Монферран.
Но она упрямо мотнула головой:
— Слово «рабство» я хорошо понимаю. Вспомни, как Сухоруков кричал: «Это мой раб!» — когда бил Алешу головой о карету… Анри, ты же сам считаешь, что рабства в цивилизованной стране быть не должно!
— Тише! — он схватил ее за руки и притянул к себе, будто испугался за нее. — Тише, Лиз, тише… Да, да, я считаю так, но я считаю, что этот вопрос можно решить и без революций. Они слишком дорого обходятся! Послушай, Лиз, давай, ради бога, не будем об этом говорить… Прошу тебя. Если Луи спит уже крепко, то я пойду на него взглянуть, и давай ляжем. Да?
— Да… Да, конечно, — прошептала Элиза и опустила погасшие в одно мгновение глаза. — Да, пойдем к Луи.
Детской в квартире на Большой Морской прежде не было. Огюст сам ее сделал, пригласив для этой цели двоих рабочих, которые попросту отгородили стеной дальнюю часть коридора с небольшим окном, а дверь библиотеки, оказавшуюся за новой стенкой, перенесли правее, прорубив новый дверной проем. Маленькая квадратная комнатка была обита золотистым штофом и украшена изящнейшими барочными орнаментами. Пол ее целиком покрывал ковер со светлыми, акварельными узорами, и посреди этого ковра, в сплетении вытканных на нем розовых кустов, стояла, окутанная дымом кисеи, белая, невесомая колыбелька.