Собор

— Ну вот и приехали, — сказал он.

Она смотрела на него, на дом она вовсе не смотрела.

Гарри всегда жил в городе. Последние три года в Сан-Франциско, до этого — в Лос-Анджелесе, Чикаго и Нью-Йорке. Но уже очень давно мечтал уехать из города и поселиться где-нибудь на природе, в деревенском доме. Сначала он не вполне ясно представлял себе, куда хотел бы уехать; он знал только, что надо уехать из города, начать все сначала. Жить проще, вот что было ему нужно; только самое необходимое с собой, без чего никак не обойдешься. Чтобы тебя окружали только самые необходимые вещи, ничего лишнего. Так он говорил.

Ему было тридцать два года, и он был писателем. Во всяком случае, хотел быть. Еще он был немного музыкантом и актером: играл на саксофоне и участвовал в спектаклях труппы «Бэй-Сити Театр». И писал свой первый роман. Роман он начал, еще когда жил в Нью-Йорке.

Как-то в марте, в пасмурный вечер, он снова заговорил о необходимости перемен; надо жить честнее, сказал он, надо уехать из города, быть ближе к земле. Тогда она сказала, сначала будто в шутку: дом отца в северо-западной части штата Вашингтон так и стоит заброшенный.

— Господи, — сказал Гарри, — а ты не против? Жить вот так, без удобств, терпеть лишения? А? Я хочу сказать, жить в деревне?

— Я там родилась, — сказала она и засмеялась. — Ты забыл? Я жила в деревне. Ничего страшного. Даже есть свои преимущества. Я бы хотела пожить там. А вот как тебе понравится… Не знаю, Гарри. Если бы только тебе пришлось по душе…

Она не отрывала от него глаз. Теперь она была совершенно серьезна. В последнее время он часто замечал, как она серьезно и пристально следит за ним глазами.

— Ты не пожалеешь? Что все здесь бросила? — спросил он.

— Не так уж много придется здесь бросить, верно, Гарри? — пожала она плечами. — Но я не хочу тебя уговаривать.

— А твои картины? Ты сможешь там писать?

— Я могу писать везде, какая разница? Да там недалеко Беллингем и колледж. Да и Сиэтл и Ванкувер тоже рядом. — Она все смотрела на него. Села перед неоконченной картиной — размытые силуэты, мужчина и женщина, словно тени на холсте — и катала в ладонях две отмытые от красок кисти, взад-вперед, взад-вперед.

Это было три месяца назад. Обсуждали, обсуждали и вот — приехали.

Он постучал костяшками пальцев по стене рядом с входной дверью:

— Прочно. Прочный фундамент. Главное в жизни — прочный фундамент.

Он избегал ее взгляда. Она была умна и наблюдательна и могла прочесть его мысли по глазам.

— Я ведь тебе говорила, не следует ждать слишком многого, — сказала она.

— Да, конечно. Я хорошо это помню. Четко, — ответил он, по-прежнему не поднимая глаз. Снова постучал по некрашеной доске и подошел поближе, туда, где стояла Эмили. Рукава его рубашки были закатаны — так прохладней; белые джинсы, легкие сандалии на ногах. — Как здесь тихо, ты заметила?

— Да, совсем не так, как в городе.

— Господи, да конечно же! И довольно красиво: холмы… — Он попытался улыбнуться. — Конечно, тут есть над чем поработать. Немного. Можно все это привести в порядок, если захотим остаться. Будет совсем неплохо. Ну и не приходится опасаться, что нас часто станут беспокоить соседи.

— У нас были соседи, когда я жила здесь девчонкой. В гости ездили на машине, но все же это были соседи.

Открыли дверь, она косо повисла на одной петле, верхняя отошла. Не так страшно, решил Гарри. Очень медленно они переходили из одной комнаты в другую. Он старался как-то скрыть свое разочарование. Пару раз снова постучал по стене и произнес:

— Прочно! — Потом: — Теперь уже домов так не строят. Из него игрушку можно сделать.

Она остановилась в дверях большой комнаты и вздохнула, как всхлипнула.

— Твоя?

Она отрицательно покачала головой.

— А мы сможем взять нужную нам мебель у твоей тетушки Элси?

— Все что понадобится. Конечно, если это нужно — нам здесь остаться. Если мы этого хотим. Не хочу подталкивать тебя к решению, каким бы оно ни было. Еще не поздно вернуться. Мы ведь ни на чем еще не поставили крест.

В кухне они обнаружили дровяную плиту и прислоненный к стене пружинный матрац. Вернулись в большую комнату. Он осмотрелся и спросил:

— А где же камин?

— А я и не говорила, что здесь есть камин.

— Ну, у меня почему-то создалось впечатление, что здесь должен быть камин… И дымоходов-то нет, — добавил он через минуту. — И электричества тоже!

— И теплого туалета, — сказала она.

Он провел языком по губам, казалось, они совсем пересохли.

— Ну, — сказал он, отвернувшись и рассматривая что-то в дальнем углу комнаты, — я думаю, мы могли бы приспособить одну из комнат, поставить там ванну и все такое и пригласить кого-нибудь подвести трубы. Но электричество! Это ведь совсем другое дело, правда? Я хочу сказать, не надо закрывать на все это глаза. Только эти проблемы надо решать по очереди. Не все сразу. Одну за другой, так ведь? Как ты думаешь? И знаешь, не нужно, чтобы все это портило нам настроение, хорошо?

— А ты не можешь немного помолчать? — Эмили повернулась и вышла из дома.

Через минуту он спрыгнул с крыльца, глубоко вдохнул душистый воздух. Закурили. С дальнего конца луга поднялась стая ворон и медленно, беззвучно исчезла в лесу.

Прошли к сараю, мимо засыхающих яблонь. Он отломил веточку, совсем сухую, вертел ее задумчиво в пальцах. Постояли под деревьями. Она все курила. Здесь и в самом деле было покойно. Место оказалось довольно привлекательным. И приятно было думать, что ты можешь обладать чем-то поистине непреходящим. Вдруг его охватила щемящая нежность к засыхающему саду.

— Снова будут плоды давать, — сказал он. — Всего-то и надо чуть-чуть воды и заботы, и оживут.

Он уже видел, как выходит из дома с плетеной корзиной и снимает крупные красные яблоки, еще влажные от утренней росы. Картина показалась ему вполне привлекательной.

Подошли к сараю. Гарри чувствовал, что настроение постепенно улучшается. Просмотрел, не очень внимательно, автомобильные номерные знаки, прибитые к двери один над другим. Зеленые, желтые, белые пластинки с номерными знаками штата Вашингтон, сильно заржавевшие. 1922—23–24—25—26–27—28—29–34—36—37–40—41—1949. Он снова вернулся к ним взглядом, пробежал даты, словно в их последовательности мог скрываться некий многозначащий код. Отодвинул деревянный засов и толкал тяжелое полотнище двери, пока дверь не подалась. Внутри пахло запустением. Но ему подумалось, что пахнет не так уж неприятно.

— Зимой здесь часто идут дожди, — сказала она. — И что-то не помню, чтоб стояла такая жара в июне.

Сквозь щели крыши пробивались солнечные лучи, словно застревали в узких отверстиях.

— Помню, отец как-то подстрелил оленя, а сезон охотничий еще не начался. Мне было, не помню, не то шесть, не то семь, я носилась где-то там, — и показала рукой. Гарри стоял внутри сарая, у самой двери, рассматривал старую упряжь, что висела на гвозде, вбитом в стену. Эмили вся повернулась к нему. — Папа был здесь, в сарае, возился с оленем, и вдруг во двор въезжает инспектор. По охране дичи. Уже стемнело. Мама послала меня за отцом, сюда, в сарай, и этот инспектор, массивный, коренастый, отправился вслед за мной. На нем еще такая шляпа была. Отец нес в руке фонарь, как раз спустился с сеновала. Они недолго поговорили. Туша оленя была подвешена прямо тут, в сарае. Но инспектор ни слова не сказал. Он предложил отцу табак — пожевать. Но папа отказался. Он не любил жевать табак и не изменил себе даже тогда. Потом инспектор потрепал меня за ухо и уехал. Не хочу об этом думать, — вдруг прервала себя она. — Уже столько лет ни о чем таком не вспоминала. Не хочу сравнивать. Нет, — сказала она и покачала головой. — Не собираюсь плакать. Я знаю, все это похоже на мелодраму и выглядит глупо. Извини, пожалуйста. Я не хотела. Но если по правде… — Она снова покачала головой. — Не знаю, Гарри. Может быть, возвращение сюда — ошибка. Я же чувствую — ты разочарован.