Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге

Я счел за лучшее рассказать жене всю правду: как наша печь пострадала.

— Скажи мне сразу все худшее, — стала меня убеждать Этельберта. — Вероника ранена?

— Худшее это то, что мне придется заплатить за новую плиту.

Мне кажется несправедливым, чтобы при каждом неприятном происшествии само собой подразумевалось участие в нем Вероники.

— Ты уверен, что она не пострадала? — продолжала допрашивать Этельберта.

— Ах, чтоб их, всех этих ребятишек и их шалости! Говорю тебе, ничего нет, — ответил я.

Мамочка успокоилась.

Я рассказал ей все наши приключения с коровой. — Участие жены оказалось, главным образом, на стороне коровы. Я сообщил ей, какие надежды начинает подавать Робина, что из нее выйдет дельная женщина.

Вообще мы много говорили о Робине и пришли к убеждению, что вырастили очень умную девушку.

— Мне надо вернуться как можно скорее, — сказал я. — Боюсь, как бы молодой Бьют не забрал себе в голову чего-нибудь неподходящего.

— Кто это Бьют?

— Архитектор, — объяснил я.

— Я думала, архитектор — старик, — сказала Этельберта.

— Да, Спрейт уж немолод, — объяснил я, — а Бьют — один из его молодых помощников; но он, по-видимому, знает свое дело и не глуп.

— Вообще каков он? — спросила Этельберта.

— Очень симпатичный молодой человек и толковый. Я люблю молодых людей, умеющих слушать.

— Красив? — спросила она.

— Не красавец, — ответил я. — Но лицо приятно, особенно когда он улыбается.

— Женат? — продолжала свой допрос Этельберта.

— Вот уж правду сказать, не пришло мне в голову справиться, — сознался я… — Какие вы, женщины, любопытные! Нет, думаю, не женат. Предполагаю, что не женат.

— Почему? — допрашивала она.

— Да, право, не знаю. Не похож на женатого. Он тебе понравится. Он, по-видимому, сильно любит сестру.

— Нам часто придется видаться с ним? — спросила она.

— Думаю, что частенько. Полагаю, что он приедет в понедельник. Скучная это история с печкой…

— Какая польза, если он приедет без тебя?

— Осмотрит все и измерит, — высказал я свое предположение. — Дик может ему объяснить. А если не он, так — Робина. Только удивительно: она почему-то невзлюбила его.

— За что невзлюбила? — насторожилась Этельберта.

— За то, что он ошибся, приняв задний фасад за передний, или передний за задний — уж теперь не припомню, — объяснил я. — Она говорит, что его улыбка раздражает ее.

— Ты когда опять собираешься туда? — спросила Этельберта.

— В четверг, — ответил я, — все равно, будет ли готова плита или нет.

Она сказала, что также поедет со мной. Перемена воздуха будет полезна для нее, и она обещала ничего не делать, попав в деревню. Затем я рассказал все, что предпринял для Дика.

— Обыкновенный сельский хозяин часто представляет из себя человека, ни о чем не имеющего понятия. Если он хозяйничает успешно, то причину тому надо искать в инстинкте, которому нельзя обучить.

Сен-Леонар изучил теорию хозяйства. Дик выучится от него всему, что должно знать о сельском хозяйстве. Например, я слышал, что подбор требует серьезного знания.

— Но заинтересуется ли этим Дик? — с сомнением спросила Этельберта.

— Вот поэтому-то выбор и требовал особой осмотрительности. Старик — само собой разумеется, он вовсе не старик, разве немного старше меня, и, право, не знаю, почему его называют «стариком» — составил себе высокое понятие о Дике. Его дочь сказала мне это, и я постарался довести это до Дика. Мальчик не захочет разочаровывать его. Мать ее…

— Чья мать? — перебила меня Этельберта.

— Мать Дженни. Мисс Сен-Леонар, — объяснил я. — Он и ей также понравился. И детям тоже. Так мне сказала Дженни.

— По-видимому, порядочная болтушка эта мисс Дженни, — заметила Этельберта.

— Увидишь сама, — ответил я. — Мать, по-видимому, ничтожество, а сам Сен-Леонар…. да, он человек не деловой, Дженни всем заведует… всем руководит.

— Какова она? — спросила Этельберта.

— Я же говорю тебе — очень практическая, а между тем по временам…

— Я говорю: какова по наружности? — объяснила жена.

— Как много вы, женщины, обращаете внимание на внешность, — заметил я. — Разве это так важно? Если хочешь знать, то это у нее такое лицо, какого не забудешь. Сначала и не замечаешь, как она прекрасна, а вглядевшись…

— И она составила себе высокое мнение о Дике? — перебила меня Этельберта.

— Она разочаруется в нем со временем, — сказал я. — Если он не станет усердно работать, они все в нем разочаруются.

— Какое дело до их мнения о нем? — спросила жена.

— Я не думаю о них, — отвечал я. — Для меня важно…

— Мне они не нравятся, — сказала Этельберта. — Все, сколько их есть, не нравятся.

— Но ведь…

Она, по-видимому, не слушала меня.

— Я знаю подобных людей, — сказала она, — и хуже всех, по-видимому, жена. Что же касается девицы…

— Когда ты познакомишься с ними… — начал было я. Она заявила, что и знакомиться не намеревается.

Затем она объявила, что желает ехать на дачу в понедельник утром.

Я постарался объяснить ей — на что потребовалось немало времени — все неудобство подобного решения. Мы только прибавим хлопот Робине, и изменить теперь свой план значило окончательно сбить с толка Дика.

— Он обещал писать мне, — сказал я, — и хотел сообщить результат первого дня своих занятий. Подождем и послушаем, что он скажет.

Она возразила, что для нее представляется совершенной тайной, почему мне вздумалось отнять у нее несчастных детей и все подстроить тайком от нее. Она выразила надежду, что, по крайней мере, относительно Вероники я не предпринял ничего непоправимого.

— Вероника, по-видимому, действительно стремится исправиться, — заметил я. — Я купил ей осла.

— Что? — переспросила Этельберта.

— Осла, — повторил я. — Он ей очень понравился, и мы все решили, что, может быть, получив его, она станет положительнее… Сознает за собой ответственность…