Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге

Немец слишком долго был солдатом, и тяга ко всему военному у него в крови. Воинской доблести ему не занимать; но в военной подготовке имеются и некоторые просчеты. Мне рассказывали об одном немецком слуге, незадолго до того служившем в армии; хозяин велел ему отнести письмо и дождаться ответа. Время шло, а слуга не возвращался. Обеспокоенный хозяин отправился на поиски и обнаружил своего слугу возле дома, куда он был послан; ответ слуга держал в руке и стоял в ожидании дальнейших указаний. История эта воспринимается как анекдот, однако мне она кажется правдивой.

Удивительно, что безвольный человек, стоит только ему надеть мундир, становится существом, способным принимать решения и проявлять инициативу. Немец может распоряжаться другими, другие могут распоряжаться им, но распоряжаться собой он не способен. Из каждого немца следует сделать офицера, а затем отдать его под его же собственную команду. Тогда он будет отдавать сам себе приказы, преисполненные мудрости и рассудительности, и одновременно следить, чтобы выполнялись они четко и в срок.

Формирование немецкого характера возложено на школу. Долг немца — постоянно учиться. Это светлый идеал, к которому должен стремиться любой народ. Но прежде чем перенимать передовой опыт, посмотрим, что же такое «долг». Немец понимает его как «слепое подчинение каждому, кто носит форменный мундир». Англосаксы понимают долг совершенно иначе, но, коль скоро и англосаксы, и тевтоны процветают, значит, в обоих подходах есть свое разумное начало. До сих пор судьба благоприятствовала немцу — им исключительно хорошо управляли; если так пойдет и дальше, менять свои взгляды ему не придется. Все его беды начнутся в тот момент, когда по каким-то причинам откажет механизм управления. Но, быть может, именно немецкое понятие о долге и является залогом для появления хороших правителей — не исключено, что так оно и есть.

Думаю, что в качестве торговца немец, если только его темперамент не претерпит существенных изменений, всегда будет далеко позади своего англосаксонского конкурента, ведь жизнь для него — нечто большее, чем просто погоня за деньгами. Страна, в которой банки и почтовые конторы закрываются посреди дня на два часа, чтобы служащий мог пойти домой и не торопясь пообедать в кругу семьи, а в придачу еще и вздремнуть, не надеется (а может быть, и не стремится) выдержать конкуренцию с нацией, которая ест стоя и спит с телефоном под подушкой. В Германии нет — во всяком случае, пока нет — заметного классового расслоения, поэтому жизнь не превратилась, как в Англии, в смертельную схватку за место под солнцем. За исключением земельной аристократии, куда невозможно пробиться, со званиями здесь считаются мало. «Фрау Профессор» и «фрау Плотник» каждую неделю встречаются за Kaffee-Klatsch [53] и обмениваются сплетнями на основе взаимного равенства. Ливрейный конюх и врач пьют пиво за одним столиком в своей любимой пивной. Преуспевающий подрядчик, снарядив для загородной поездки вместительный фургон, приглашает с собой десятника и портного с семьями. Выпивка и закуска делится на всех, и на обратном пути все поют хором. Пока такое положение вещей сохраняется, никто не станет тратить лучшие годы жизни на то, чтобы обеспечить свои преклонные годы. Вкусы немца, а точнее, вкусы его жены — весьма непритязательны. Он любит, чтобы стены его квартиры или дома были обиты красным плюшем, чтобы было много золота и лака. Таков уж его вкус, и едва ли это многим хуже, чем, скажем, мебель, представляющая собой смесь елизаветинской подделки с имитацией эпохи Людовика XV, чем мебель, освещенная ярким электрическим светом и завешанная фотографиями. Случается, он приглашает местного живописца для росписи фасада, и на свет Божий является кровавая битва, с входной дверью на переднем плане и портретом Бисмарка на заднем. В то же время он весьма охотно посещает картинные галереи, дабы полюбоваться старыми мастерами, а поскольку «домашняя коллекция» в «Фатерланде» еще не привилась, он не расположен сорить деньгами, превращая свой дом в антикварную лавку.

53

Букв. — кофейными сплетнями (нем.).

Немцы знают толк в еде. В Англии тоже еще попадаются фермеры, которые, жалуясь, что умирают с голоду, едят семь раз в день, и весьма плотно. В России раз в год устраивается недельное пиршество, и многие умирают, объевшись блинов, — но это религиозный обряд и исключение из правил. Но ни англичане, ни русские не могут тут составить конкуренцию немцу. Он встает рано и, одеваясь, выпивает на ходу несколько чашек кофе с пятью-шестью горячими булочками. Но это еще не завтрак — за настоящий завтрак немец садится не раньше десяти утра. В час или в половине второго немец обедает, сидя за столом часа два. В четыре он идет в кафе, где лакомится пирожными и пьет шоколад. Ест он и вечером, а вернее, непрерывно перекусывает: бутылка пива и парочка belegte Semmel в семь часов; еще одна бутылка пива и, конечно же, Aufschnitt [54] — в театре, в буфете; бутылочка белого вина и Spiegeleier [55] перед возвращением домой; и, наконец, на сон грядущий кусочек сыра или колбасы и, разумеется, глоток пива.

54

Закуска (нем.).

55

Яичница (нем.).

В то же время он не гурман. В большинстве немецких ресторанов нет ни французской кухни, ни французских цен. Пиво или недорогое белое вино местных сортов он предпочитает дорогим бордо и шампанскому. И, кстати, правильно делает: можно представить, какое мстительное чувство испытывает разбитый при Седане француз всякий раз, когда он продает в немецкий ресторан или отель бутылку своего вина. Правда, в результате страдают не немцы, которые это вино, как правило, не пьют; «удар» принимают на себя ни в чем не повинные английские туристы. Возможно, впрочем, французский виноторговец не забыл и Ватерлоо и считает себя в выигрыше в любом случае.

В Германии дорогих удовольствий не предлагают и не ждут. В «Фатерланде» все запросто, по-домашнему. В Германии нет роскошных развлечений, за которые надо платить; пускать пыль в глаза здесь не принято. Самое главное развлечение — это место в опере или на концерте, которое обходится всего-то в несколько марок, причем жены и дочери немца являются в театр в домашних платьях, с платком на голове. На англичанина такая скромность, что и говорить, действует отрезвляюще. Собственный выезд здесь — большая редкость, и даже извозчика нанимают лишь тогда, когда отсутствует электрическая конка, которая и чище, и быстрее.

Так немец сохраняет свою независимость. В Германии лавочник не лебезит перед покупателем. В Мюнхене мне довелось сопровождать по магазинам одну английскую даму. Она привыкла делать покупки в Лондоне и Нью-Йорке, и ей ничего не нравилось — во всяком случае, она делала вид, что не нравится. Продавца она уверяла (и делала это неспроста), что в других магазинах такую же вещь, но лучшего качества можно купить гораздо дешевле. Ваш товар дурного вкуса, говорила она, у вас бедный выбор, это не модно, не оригинально, быстро сносится и т. д. При этом она вовсе не хотела лавочника обидеть — просто она так привыкла. Хозяин не стал с ней спорить, он аккуратно разложил товар обратно по коробочкам, коробочки расставил по полочкам, прошел в служебное помещение и закрыл за собой дверь.

— Почему он не возвращается? — недоумевала дама.

Она не скрывала своего нетерпения.

— Он вряд ли вернется, — ответил я.

— С чего вы взяли?!

— Боюсь, вы ему надоели. Скорее всего, он сидит сейчас за дверью, курит трубку и читает газету.

— Он, видно, не в себе! — в сердцах воскликнула моя знакомая, собрала свертки и с возмущенным видом вышла на улицу.

— Здесь все лавочники такие, — сказал я. — Они рассуждают так: «Вот товар; хотите — берите. Не хотите — не морочьте голову».

В другой раз в курительной комнате немецкого отеля я услышал, как какой-то низкорослый англичанин рассказывает историю, которую я бы на его месте рассказывать постеснялся.

— Торговаться с немцем, — начал коротышка, — абсолютно бессмысленно. Боюсь, они просто не понимают, что это такое. В витрине магазина на Георг-Плац я как-то увидел первое издание «Разбойников» [56] , вошел и спросил, сколько стоит книга. «Двадцать пять марок», ответил мне сидевший за прилавком старичок и продолжал читать. Я, как водится, стал ему говорить, что несколько дней назад видел экземпляр в лучшем состоянии и всего за двадцать марок. «Где?» — спросил он. «В Лейпциге», — ответил я, после чего старичок посоветовал мне вернуться в Лейпциг и купить «Разбойников» там; по-моему, ему было совершенно безразлично, куплю я у него книгу или нет. «Значит, не уступите?» — продолжал торговаться я. «Я же назвал вам цену, — спокойно ответил он, — двадцать пять марок». Упрямый попался тип. «Но она этих денег не стоит», — сказал я. «А я разве говорю, что стоит?», — буркнул он «Могу дать вам за нее десять марок», — сказал я, подумав, что мы сойдемся на двадцати. Тут старик встал, и я решил, что сейчас он протянет мне книгу. Но я ошибся, старик (он оказался здоровенным детиной) подошел ко мне, взял меня за плечи, вывел на улицу и с грохотом захлопнул за мной дверь. Удивительно, не правда ли?

56

Пьеса Ф. Шиллера.

— А может, книга действительно стоила двадцать пять марок? — осторожно предположил я.

— Наверняка стоила, — ответил коротышка, — и даже больше. Но разве ж так торгуют?!

Изменить характер немца способна только немка. Сама она меняется быстро — прогрессирует, как бы выразились мы. Десять лет назад ни одна немка, которая дорожит своей репутацией и рассчитывает выйти замуж, не рискнула бы прокатиться на велосипеде; сегодня же они тысячами колесят по стране. Старики укоризненно качают головами, зато молодые люди устремляются за ними следом и пристраиваются рядом. До недавнего времени в Германии считалось неприличным, если женщина каталась по внешнему кругу катка. Ей надлежало ковылять в самом центре, вцепившись в кого-нибудь из родственников-мужчин. Теперь же она выписывает восьмерки где-нибудь в стороне, пока к ней не подкатит какой-нибудь молодой человек. Немка играет в теннис, и я даже видел (слава Богу, со стороны!), как она сама управляет двухколесным экипажем.

Немка всегда была прекрасно образована. Восемнадцати лет она говорит на двух-трех иностранных языках и уже успевает забыть больше, чем ее английская сверстница прочтет за всю свою жизнь. Впрочем, дальнейшее образование ей совершенно ни к чему. Выйдя замуж, она удаляется на кухню и, забыв обо всем, чему ее учили, совершенствуется в искусстве плохо готовить. Но представим себе на минуту, что в один прекрасный день немка прозреет и поймет: женщина не должна жертвовать собой ради дома, равно как и мужчина не должен посвящать себя одной лишь коммерции. Представим себе на минуту, что в немке вдруг пробудилось честолюбие, что она хочет участвовать в общественной и государственной жизни. Вот тогда-то на немце и скажется влияние супруги, женщины здоровой телом, а потому и здоровой духом, тогда-то влияние это покажет себя в полной мере.