Собрание сочинений Т.4 "Работа актера над ролью"

— Понимаю, — соглашается старый режиссер. — А еще?

— В желании образумить тех, кто мешает прогрессу, убедить их в ошибках, сделать их лучше, — дополняет кто-то из молодых сотрудниц.

— Тоже понимаю, голубоглазая блондинка, — поощрял старый режиссер.

— Вот в этом-то и закорючка, — говорит мой любимец. — Все Чацкие орут, грызут землю, рвут страсть в клочки, но они не любят России. Ты не ори, а люби, вот тогда я тебе поверю, что ты Александр Грибоедов или Александр Чацкий.

— Чего же вы еще требуете от моего друга Саши Чацкого? — выпытывал режиссер.

Все понимали его режиссерский маневр, но притворялись непонимающими и помогали поставить на правильные рельсы налаживающуюся беседу.

Я должен был уйти до конца беседы...

[Меня позвали в комнату правления.]34

— На какой же срок вы просите отпустить вас? — обратился ко мне с мертвым лицом и сонной интонацией председатель Рублев.

— Пока до конца сезона, — ответил я.

— До конца сезона... вот как-с, — повторил он, — пониманье.

— Ах, тезка, тезка! Красавец! Не ожидал! Мы вас так любим, а вы... — [восклицал присутствовавший при нашей беседе старый актер].

— Валерий Осипович! — остановил его председатель.

— Извиняюсь.

— Какие мотивы побуждают вас обращаться с просьбой об отпуске в самый разгар сезона?— допрашивал председатель.

— Мотивы?!.. Несчастье, катастрофа! — ответил я с дрожью в голосе. — Я сломал себе ногу, упал в люк, и у меня сделалось сотрясение мозга. Схватил тиф со всевозможными осложнениями!!!..

— Вот как-с, понимаю-с! Однако вы ходите и, слава богу, бодры, полны сил, — обратился он ко мне, сонно улыбаясь.

— Я хожу ногами, но моя душа замерла на месте. Поймите!.. Моя душа получила ужасное сотрясение. У меня душевный тиф с сорокаградусной температурой! Неужели вся важность болезни и катастрофы в том, что глаз видит поломы и физические страдания? Но душевные страдания, болезнь и катастрофа во сто раз опаснее и хуже, особенно для нас, артистов, которые играют на сцене не ногами, а душой. Будь у меня сломана нога, меня вынесли бы на сцену на носилках, и я мог бы говорить. Но с больной и потрясенной душой я не могу выходить и играть на сцене.

— Тезка! Тезка! Родной! Радость наша! — заныл Валерий Осипович. — А как же Лизавета Николаевна?.. — восклицал он, оглядываясь на сидящего невдалеке режиссера Бывалова, приемы которого копировал Валерий Осипович.

— Я призываю... — бесстрастно замямлил председатель, обращаясь к нему.

— Извиняюсь, извиняюсь, — галантно поклонился Валерий Осипович, важно откинувшись на спинку стула и закатывая глаза...

— Вы поймите, — снова начал я, обращаясь к председателю, — дело не в том, что я не хочу играть. Напротив, я бы очень хотел. Мне ведь нелегко переживать то, что я переживаю, и просить то, что я прошу. Я не н_е х_о_ч_у играть — я н_е м_о_г_у, нравственно, духовно не могу. Если б я физически не мог, то и разговоров бы не было. Я прислал бы вам короткую записку: “Сломал, мол, себе ногу, в течение шести месяцев играть не могу”. Но беда в том, что я внутренне, духовно, невидимо не могу, и раз что невидимо, то и не убедительно, и никто не верит. Ведь вот что ужасно!

— По части невидимых мотивов я как человек практики не большой знаток. По этому делу следует обратиться к специалисту.

— Ваше мнение? — обратился председатель к заведующему труппой М. — Что вы скажете об отпуске артиста Фантасова? — передал он слово мрачно сидевшему заведующему труппой.

— Валерий Николаевич слишком большая фигура в нашем театре, — начал он, — чтобы его болезнь могла пройти без серьезных последствий для дела, — польстил он мне. И эта лесть, покаюсь вам, не была мне неприятна. Но это не помешало мне воспользоваться случаем, чтобы свести некоторые старые актерские счеты.

— Вероятно, поэтому вы и назначаете меня дублировать Игралову, когда ему неугодно себя беспокоить для неинтересных ролей, — упрекнул я его.

— Дублеров назначаю не я, а режиссер, — ощетинился М.

— Я призываю вас... — тихо замямлил председатель, не отрываясь от бумаги, которую он читал. — Итак, что вы предлагаете? — повторил он свой вопрос.

— Нам ничего не остается, как заменить Валерия Николаевича в спешном порядке во всех ролях. Эта работа очень большая, так как он несет сейчас на своих плечах весь репертуар; На ближайшей же неделе, пока будут происходить репетиции, надо будет возобновлять также в спешном порядке все пьесы с Играловым.

— Они не сделают сборов, так как слишком заиграны, — замети/ кто-то.

— Это делается не для сборов, — пояснил заведующий труппой, — а для того, чтобы не закрывать театра. Будь налицо Волин, можно было бы возобновить его пьесы. Но он еще не вернулся из отпуска, и наше положение безвыходно35.

— Как видите, моя судьба зависит не от специалиста, а от вас, человека практики, — обратился я к председателю, теряя терпение.

— Понимаю-с, — замямлил председатель, — пусть практика и, отвечает за меня. Каково положение счетов?— обратился он к главному бухгалтеру.

— На 28-е расходов 501 270, приход 308 274, итого минус 192996.

— Долг на мне? — спрашивал председатель.

— Вся сумма аванса забрана, и даже с излишком.

— Забрана... — повторил председатель, — вот как-с, пони-маю-с... Другие ресурсы театра?

— Какие же ресурсы? Председатель — вот наш единственный ресурс.

— Обо мне пока нужно забыть.

— Тезка! Тезка! Финально скажу, — взволновался Валерий Осипович...

— Я призываю...

— Извиняюсь!

— Роль Генриха я предлагаю передать Игралову, — соображал М. — Ему же отдать и роль Ростанева36.

— Что?.. Ростанев — Игралов?!.. Откуда же он возьмет нерв для роли? Темперамент, ритм, добродушие, детскость, весь образ?! Лучше совсем снять пьесу с репертуара, чем ее калечить.

— Конечно, лучше бы совсем снять с репертуара, — искренне соглашался М., — да нельзя...

Как?! Игралов, этот красивый, самовлюбленный холодный резонер, техник, представляльщик! И вдруг — наивный ребенок, правдолюбец Ростанев!! В тех местах, где он, не помня себя, бешено мчится к правде, Игралов будет кокетничать, позировать, показывать не самую роль, а с_е_б_я в роли. Но больше всего обидно мне то, что я должен хладнокровно смотреть, как распоряжаются моими собственными созданиями, в которых течет моя кровь, бьется мой пульс, живет мой дух. У матери отнимают ее собственного ребенка и тут же на глазах отдают сопернице, которая не умеет, не будет и не может любить ее дитя.