Собрание сочинений (Том 4)
Шрифт:
– Я тоже часто думаю о нас с тобой, - сказал я.
– О тебе и обо мне. Я думаю, как трудно быть тобой. Не генералом, нет, не подумай. А тобой. Вот тобой, понимаешь?
Он прикрыл глаза, усмехаясь, потом произнес:
– Очень жалею, что мы с тобой жили так мало вместе. Не могу себе простить. Но видишь, как получилось? Я служил, а у папы своя работа. И я очень жалею. Есть вещи поважнее службы, работы, долга. Есть вещи, которые превыше всего.
Я его не очень понимал. Я смотрел на деда широко раскрытыми глазами. Он будто бы не слышал меня. Сказал:
– Ничего.
Я его понял. Я знал, что такое продолжение.
– Как у березы?
– спросил я.
– Или у ели. Пихты. Кедрача. Семечки разносит ветер, и из земли всходят новые березы. А потом опять, опять.
– Нет!
– сказал дед.
– Нет, нет и нет! У людей должно быть по-другому. У людей - новые люди должны быть лучше и лучше. Не такими же, нет. Только лучше! Всегда лучше! Запомни это!
Я отвел глаза в сторону.
– Прости, - сказал я негромко.
– Я тебе верю, - сказал дед, - помни это.
В комнате стало тихо. Только где-то тикали часы.
– Скоро каникулы, - сказал дедушка негромко.
– Давай проведем их вместе. Иннокентий Евлампиевич выходит из больницы.
– Давай!
– воскликнул я, и мне представилась тайга, и мы идем с дедом на лыжах, а за спиной у нас ружья, или едем на автобусе в большой город, или сидим в кино, тесно прижавшись друг к другу.
А вышло по-другому. Вышло еще замечательней...
СПЯЩИЙ ПОСЕЛОК
Начало светать. Дед тревожно ходил по кабинету. Потом стал звонить. Телефоны не отвечали.
– Что-то случилось, - сказал он.
– Слышишь, и моторы не работают.
Правда, на улице стало тихо. Всю ночь носились самосвалы, тарахтели вдали снегоочистители, и вдруг все стихло.
– В чем дело?
– возмутился дед и стал надевать шинель, чтобы выйти.
Но тут дверь распахнулась.
На пороге стояли отец и начальник стройки. Краснощекие и веселые, будто и не было трех тяжелых дней, трех бессонных ночей.
– Ну все!
– сказал начальник стройки.
– Поздравляю, Антон Петрович!
Дед сел в кресло, вставил сигарету в мундштук.
– Совсем спятил, - сказал он, - ведь карта перед глазами, знаю прекрасно, что заканчиваем, а испугался, когда стихло.
Он посмотрел на отца, на начальника стройки, на меня. Сказал негромко:
– Как тогда...
Папа и начальник стройки сидели на диване рядом со мной и улыбались.
– Знаете, - сказал дедушка, - есть такое чувство: страх тишины. Когда мы под Берлином стояли, бои очень сильные шли. Сколько ребят полегло... И вдруг - тишина. Я волнуюсь: в чем дело, почему тихо? Приказываю укрепить оборону. Выдвинуть усиленные посты. И вдруг - звонок. Оказывается, все. Капитуляция. Война кончилась. А ведь тоже знал, что победа. Уверен был, часы считал. А тишины испугался. С непривычки.
Начальник стройки встал. Подошел к деду. Взял обеими руками его руку. Крепко сжал. Сказал:
– Спасибо сердечное, Антон Петрович!
– Вот уж не за что!
– ответил дед.
– Ну а если погоны мои помогли, военный авторитет, за это спасибо не мне говорите. Армии.
Вышли
мы втроем на улицу: дедушка, отец и я.Отправились домой.
Поселок умер словно. Стоят на дороге самосвалы. Шоферы в них спят. Бульдозеры стоят. Тяжелая артиллерия - роторные снегоочистители. Солнце поднимается, а поселок спит. Устал. Три дня и три ночи работал. А теперь спит.
Мы идем по улице, и нам навстречу выбегает почтальонша. Веселая, румяная. И две толстенные сумки у нее впереди.
– Милая!
– крикнул весело дед.
– Тебе же тяжело, давай поможем!
– Что вы, товарищ генерал!
– крикнула почтальонша.
– Я привычная, товарищ генерал! Это просто почта за три дня, товарищ генерал!
– Ну вот, - сказал отец, - и почта заработала. Значит, все в порядке.
Мы кивнули почтальонше, вдохнули побольше свежего воздуха и зашагали вперед, взявшись за руки. Трое: дедушка, папа и я.
А дома, когда пришли, увидели такую картину. Мама спит одетая. Даже в валенках. Только телогрейку успела снять.
Мы поглядели на нее и тихонько засмеялись. Чтобы не разбудить.
А потом разделись и уснули сами.
ТЕЛЕГРАММЩИК
Я потом часто думал - вот странно устроено. Если тебе хорошо было, так и жди, скоро станет грустно. Или не повезет, и настроение сразу испортится. Или кто-нибудь скажет обидное.
Не успели мы выспаться, как пришел тот человек. Телеграммщик.
– Рыбаков здесь живет?
– спросил он, стоя в дверях и покачиваясь.
От телеграммщика пахло вином, он был небритый, с черной щетиной до самых глаз. Шапка куда-то на затылок съехала. Того и гляди, свалится.
Дед на него посмотрел, весь передернулся. Молча расписался, протянул руку за телеграммой.
– Э-э, нет!
– засмеялся телеграммщик. Пощелкал пальцами.
– За доставочку! А то голова болит. Три дня все-таки под снегом сидел. Один на один с ней, родимой.
Дедушка взял у мамы двадцать копеек. Отдал дядьке. Тот телеграмму протянул. Но уходить не собирался.
– Слышь!
– сказал он деду.
– Тут говорят, генерал какой-то нас откопал!
– Говорят!
– ответил дед.
– Ну, до свидания!
Пьяный рукой махнул.
– Чтоб ему неладно было!
– воскликнул.
– Лучше бы не откапывал! Как хорошо! На работу идти не надо! Телеграммы эти проклятые никто не шлет!
– Ты что, - спросил дед, - три дня с бутылкой в обнимку?
– Ага!
– радостно крикнул телеграммщик.
– А генералов этих не звал никто. Подумаешь, генерал! Да я сам, может, майор! Может, и я бы сейчас до генерала дослужился.
Из кухни мама вышла, велела мне в комнату идти. Я не хотел. Боялся деда оставить. Вдруг этот пьяный тут разбушуется? Но дедушка мне кивнул. Сказал:
– Иди, Антошка! Не гляди на этого майора. Мне и то страшно на него смотреть.
Я ушел. Но из комнаты ведь все слышно.
– Не пужайся!
– сказал телеграммщик.
– Чего такой пужливый? Небось на войне не был? Небось в тылу отсиделся!
Я думал, после этих слов дедушка на него закричит. Выгонит из прихожей. Но он промолчал. А пьяный болтал.