Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста
Шрифт:
«Мы неправильно живем, — лениво размышлял Кирилл в полусонной одури. — Мы разучились жить в ладу с природой. Тихие богомольцы, как верно назвал их Шавров, не в счет, варвары — тоже. Но мы, активные, разумные люди, призванные рационально использовать и охранять, да-да, именно так: использовать и охранять земную благодать, — мы утратили живую с ней связь, отвыкли от всевластия ее ритмов, забыли вещий ее язык. Нужно всему этому научиться вновь».
В четыре часа, когда солнце немного сбавило свой жестокий накал, а море, подернувшись газовым флером, перестало так колюче сверкать, он решился сойти на берег.
Вожделенная бухта действительно выглядела прекрасной. Такие смутно мерещатся в детских мечтах. И снятся ночами. За линией серебристых ив
Кирилл сбросил одежду и распластался на этом песке, один в целом мире. Над камнями дрожали нагретые слои воздуха. Открытая ветрам Японского моря бухта благоухала уникальным смешением запахов. Сохнущие водоросли, кедровая смола, соль и почему-то ваниль — все сливалось буквально на глазах в горячих слюдяных струях.
Кирилл захотел пить и потянулся было к сумке, где лежала полная фляга, но, вспомнив рассказы бывалых людей, передумал и принялся разрывать песок. Сухой слой оказался довольно тонким, и руки все с большим усилием вгрызались в плотно прибитые, напитанные влагой крупицы. Неустанно давя на берег, море надежно подпирало дождевые воды. Не прошло и получаса, как образовалась вполне солидная ямка, на дне которой выступила мутная лужица. Ждать, пока вода отстоится, не хватило терпения.
Кирилл приложился к фляге, неторопливо натянул ласты, надел пояс с куканом, взял маску, ружье и заковылял к морю.
Дно замечательной бухты поначалу его не обрадовало. Там, где нет камней и растений, животные зарываются в песок. Поэтому он мог видеть только пластинчатых ежей и зеленых, как кузнечики, раков-отшельников с непомерно разросшейся правой клешней, которая не влезает в ракушку, а лишь прикрывает вход. Отшельники напоминали боксеров, прикрывающих перчаткой лицо от прямого удара левой. Поиграв с раками, прятавшимися всякий раз в свои раковины, Кирилл поплыл к гротам, на самый край бухты, где они уходят вниз двухметровыми гладкими ступенями. Ему казалось, что он пролетает над затонувшими зиккуратами Лагаша и Ура. Трудно было избавиться от иллюзии, что внизу лежит, уходя в туманную синеву, сотворенное человеком ступенчатое сооружение. На гладких ступенях, на светло-пепельном и теплом по цвету, даже в воде, камне блистали лучами звезды. Это были живые кометы, поднявшиеся из синих глубин ночи по зову халдейских магов и звездочетов. Их мнимая мягкость была обманчива, а красота свирепа и ядовита. Только кровавая актиния с черным, как брабантское кружево, узором могла поспорить со звездами красотой. В узкой расселине Кирилл увидел одну такую готически великолепную актинию. В справочниках ее не было. Про себя он назвал ее арией Стюарт. Зачарованный мистической красотой подводных гротов, Кирилл совершенно забыл про охоту. Лишь столкнувшись с вынырнувшим из темной норы лобастым каменным окунем, он инстинктивно наставил ружье и нажал спуск. Но гарпун пролетел мимо и, потеряв скорость, канул сверкающей синицей в синие непроницаемые глубины. Окунь удивленно распахнул зубастую пасть, лениво вильнул хвостом и пропал в пещере.
Выбрав капроновый линь, Кирилл перевернулся на спину, упер рукоятку в живот и, преодолевая сопротивление сжатого воздуха, вогнал стрелу обратно в ствол. Он подумал при этом, что вряд ли станет когда-либо бить рыбу в этой бухте.
XIII
Приморский оказался вытянутым вдоль побережья рыбачьим поселком, утопающим в пыльной зелени. Дорога ныряла с холма на холм. Повсюду кружился прилипчивый тополиный пух. Встречные машины, за которыми, как за самолетами-распылителями, тянулись клубящиеся белые струи, взвихрили набившуюся в кюветы тополиную вату, и она хлопьями неслась в известковой мгле.
— Вон там, — Наливайко ткнул пальцем в
ветровое стекло, за которым плясала непроглядная муть, — еще одно гребешковое производство. Можно сказать, подводный цех. Притормози, Коля, — кивнул он шоферу.Когда пыль улеглась, все вышли из машины и поднялись на горку, откуда, как на макете, виднелся залив со всеми его островами, извилистыми проливами и хитро изогнутыми бухточками. На серо-лазоревой вечереющей глади отчетливо различались белые бусины кухтылей.
— Гребешок? — спросил Неймарк, подслеповато щурясь и протирая очки.
— И мидия, — кивнул секретарь. — И устрица.
— В этом году вроде больше засеяли, Петр Федорович? — Сережа Астахов попробовал, загибая пальцы, сосчитать поплавковые низки. — У Крюстина новая плантация и там, возле Птичьего камня… Собственно, в чем задача? Нужно определить оптимальные места. Со всех точек зрения: метеорологии, продуктивности, удобства обслуживания.
Машина развернулась и, обогнув сопки, медленно съехала вниз. Дорога вилась вдоль изрезанной береговой кромки. Низкое солнце багрово сквозило сквозь груды песка, камня, длинные штабели досок. Сонно гудели закопченные пароходы, скрежетали огромные желтые краны, визжали, натягивая жирный от мазута канат, лебедки. Над замшелыми черепичными крышами кружились чайки и голуби. Пронзительно пахло просоленной рыбой.
За портом дорога раздваивалась: одна вела в поселок, другая — на узкую косу, полого развернутую в океанский простор. Там и располагался рыбокомбинат, переживавший неопределенно затянувшийся период реконструкции.
Рабочий день уже закончился. По опустевшему двору бродили куры и кошки. Под стеной сушильного цеха приютились кучи антрацита, за которыми битым стеклом блестели горы раковин, предназначенных на перемолку. По обе стороны вишнево горела неподвижная вода. Возле недостроенного барака лежали длинные полиэтиленовые трубы. Внутри уже были забетонированы прямоугольные ванны для аквариумов с проточной водой.
— Кажется, мы поспеем точно к закрытию, — заметил Неймарк.
— На море рано начинают и кончают тоже рано, — сказал Астахов.
— Ученой братии это никак не касается, — засмеялся Наливайко. — Уверен, что наши девицы-красавицы сидят за своими микроскопами. Их из лаборатории и метлой не выгонишь.
Лаборатория оказалась единственным обитаемым в это вечернее время помещением на комбинате. Окинув наметанным взглядом столы с химической посудой, сушильными шкафами и застекленными футлярами аналитических весов, Рунова посочувствовала коллегам. Оборудование было небогатым. Висевшие на стенах поплавки с японскими иероглифами лишь подчеркивали примитивизм лабораторного хозяйства. Но работали здесь, судя по всему, увлеченно. Бородатый молодой человек, препарировавший бледное веретенообразное тельце кальмара, даже не поднял головы на вошедших. Зато две миловидные девушки, возившиеся с компрессором и центрифугой, радостно бросились навстречу.
— Александр Матвеевич! — Наспех представившись Руновой, они подхватили Неймарка под руки. — Мы вас так ждали! Посмотрите, пожалуйста, что у нас получилось…
Пока Неймарк консультировал аспиранток, Светлана прошла на причал, где стояли аквариумы с трепангом. К почерневшим дубовым сваям были привязаны толстые веревки, уходившие в воду. Она попыталась вытянуть одну из них, но это оказалось ей не под силу. Помог Коля, шофер секретаря райкома.
— Килограммов сорок, не меньше, — определил он, выволакивая опутанное рваными сетями ожерелье великана.
— Древний японский способ выращивания моллюсков на соломенных канатах, — улыбнулась Светлана.
Бухта сделалась розовой и бирюзовой. Вдали затарахтел мотор. Вскоре на воде появилась пенная борозда. Баркас шел прямо к рыбозаводу.
— Это за вами, — сообщил Коля. — Повезут в Гребешковую бухту.
Старый моторный баркас подошел к причалу, ведя на буксире шлюпку с мачтой. На одном борту шлюпки было написано: «Теща», на другом: «Кума». Мотор чихнул и замолк, выбросив последнее синее облако пережженной солярки.