Собрание сочинений в 12 т. Т. 3

Схватив ружья, Гленарван со спутниками присоединились к индейцу. Талькав указал на равнину, откуда доносился оглушительный вой. Роберт инстинктивно сделал шаг назад.

–  Ты не боишься волков, мой мальчик?
– спросил Гленарван.

–  Нет, сэр, - твердо ответил мальчик.
– Когда я с вами, то я вообще ничего не боюсь.

–  Тем лучше. Эти агуары не очень-то страшные звери, и не будь их такое множество, я вообще не обратил бы на них внимания.

–  Пусть много!
– отозвался Роберт.
– Мы хорошо вооружены, попробуй-ка подойди к нам!

–  Мы им покажем!

Говоря так, Гленарван хотел только успокоить мальчика, но в глубине души он не без страха думал об этом ночном нападении бесчисленного множества разъяренных волков. Быть может, их были там целые сотни, и трем человекам, пусть даже и хорошо вооруженным, немыслимо было одолеть такое множество хищников.

Когда патагонец произнес слово «агуар», Гленарван тотчас вспомнил название, данное пампскими индейцами красному волку. Этот хищник известен у натуралистов под именем «canis-jubatus». Ростом он с крупную собаку, у него лисья морда и красно-бурая шерсть; вдоль всего хребта, по спине, идет черная грива. Зверь этот очень проворен и силен. Он живет обычно в болотистых местах и преследует водящуюся там дичь вплавь. Ночь выгоняет красного волка из его берлоги, в которой он спит днем. Особенно боятся его в эстансиях [44]. Голодный агуар нападает даже на крупный скот, производя немалые опустошения. В одиночку красный волк не опасен, но голодная стая их представляет большую опасность, и лучше было бы встретиться с кагуаром или ягуаром, с которыми можно сразиться один на один. По вою, раздававшемуся в пампе, по множеству скачущих по равнине теней Гленарван понял, что на берегах Гуамини собралась огромная стая красных волков. Хищники почуяли верную добычу - лошадиное и человечье мясо, каждый из них жаждал вернуться в логово с частью этой добычи. Положение, таким образом, было угрожающее»

Тем временем кольцо волков постепенно стягивалось. Проснувшиеся лошади дрожали от страха. Лишь Таука нетерпеливо била копытом о землю, порываясь оборвать привязь и умчаться. Хозяин успокаивал ее непрерывным свистом. Гленарван и Роберт стояли у входа в рамаду, готовясь к обороне. Зарядив карабины, они взяли на прицел первый ряд агуаров, как вдруг Талькав молча приподнял вверх дула их ружей.

–  Чего хочет Талькав?
– спросил Роберт.

–  Он запрещает нам стрелять.

–  Почему?

–  Быть может, он находит, что агуары еще далеко.

Но причина более важная побудила индейца действовать так загадочно. Гленарван понял это, когда Талькав, открыв и перевернув свою пороховицу, показал, что она почти пуста.

–  Ну, что?
– спросил Роберт.

–  Придется беречь огнестрельные припасы. Сегодняшняя охота дорого обошлась нам: у нас свинец и порох на исходе. Хватит лишь выстрелов на двадцать.

Мальчик промолчал.

–  Ты не боишься, Роберт?

–  Нет, сэр.

–  Хорошо, мой мальчик.

В эту минуту раздался выстрел: Талькав уложил на месте слишком предприимчивого врага. Волчья стая, надвигавшаяся тесными рядами, отступила и сбилась в кучу шагах в ста от частокола. Тотчас же Гленарван, по знаку индейца, стал на его место, а Талькав, собрав подстилки, сухую траву - словом, все, что могло гореть, завалил этим вход в рамаду и бросил в середину этой кучи пылающий уголь. Вскоре черный фон неба затянула огненная завеса, и между языками пламени проглянула равнина, ярко освещенная колеблющимся заревом. Гленарван понял, против какого полчища хищников им придется обороняться. Вряд ли кому-нибудь приходилось видеть такое огромное скопище, и к тому же таких голодных волков. Огненная завеса, которой Талькав преградил наступление хищников, еще больше разъярила их. Но все же некоторые приблизились к самому костру и обожгли себе лапы. Время от времени приходилось стрелять, чтобы удержать эту завывающую стаю, и через час штук пятнадцать убитых волков устилали равнину.

Теперь осажденные находились в менее опасном положении. До тех пор пока не истощились боевые припасы и огненная завеса еще пылала у входа в рамаду, опасаться вторжения волков было нечего. Но что делать тогда, когда все эти способы защиты будут исчерпаны? Гленарван посмотрел на Роберта, и сердце его сжалось. Он не думал о себе, а лишь о бедном мальчике, таком не по годам мужественном. Роберт был бледен, но крепко держал ружье, - полный решимости, он ожидал нападения разъяренных волков.

Между тем Гленарван, хладнокровно обдумав создавшееся положение, решил тем или иным путем искать выхода из него.

–  Через час, - сказал он, - у нас не будет ни пороха, ни пуль, ни огня, и потому нам нечего ждать этого момента, а следует действовать немедленно.

И, обратившись к Талькаву, припоминая все испанские слова, сохранившиеся в его памяти, он начал с ним разговор, то и дело прерываемый выстрелами.

Не так-то легко было этим двум людям понять друг друга. К счастью, Гленарвану были известны повадки красных волков. Не будь этого, он ничего не понял бы из слов и жестов патагонца. Но все же прошло по крайней мере четверть часа, прежде чем он смог передать Роберту содержание разговора с Талькавом. Гленарван спросил индейца, что он думает об их почти безнадежном положении.

–  Что же он ответил?
– спросил Роберт Грант.

–  Он сказал, что нам любой ценой надо продержаться до рассвета. Агуар выходит на добычу только ночью, а на заре возвращается к себе в берлогу. Это ночной хищник, боящийся дневного света, - род совы, только четвероногий.

–  Что ж, будем защищаться до рассвета!

–  Да, мой мальчик, и пустим в ход ножи, если не сможем защищаться ружьями.

Талькав уже подал тому пример, и когда какой-нибудь волк слишком близко подкрадывался к пылавшему костру, то патагонец своей длинной, вооруженной ножом рукой рассекал пламя, и мгновение спустя нож взвивался вверх, обагренный кровью.

Между тем средства защиты приходили к концу. Около двух часов ночи Талькав бросил в костер последнюю охапку сухой травы, и у осажденных оставалось зарядов всего лишь на пять выстрелов.

Гленарван тоскливо оглянулся вокруг.

Он думал об этом мальчике, стоявшем подле него, о своих товарищах, о всех тех, кого любил. Роберт молчал. Быть может, в его детском доверчивом воображении опасность не казалась такой грозной. Но Гленарван тревожился за двоих и думал, что теперь все они неизбежно обречены на жестокую смерть: быть растерзанными заживо. Не владея больше собой, он притянул ребенка к себе. Он прижал его к груди, поцеловал в лоб, и невольные слезы полились из его глаз.

Роберт, улыбаясь, посмотрел на него.

–  Я не боюсь!
– промолвил он.

–  Нет, дитя мое, нет, не бойся, - ответил Гленарван.
– Через два часа наступит утро, и мы будем спасены!… Молодец, Талькав! Молодец, мой храбрый патагонец!
– воскликнул он, увидя, как ловко индеец ударом приклада убил двух огромных волков, порывавшихся перепрыгнуть через огненную преграду.

Но в эту же минуту при угасающем свете костра Гленарван заметил стаю волков, идущую сплоченными рядами на приступ рамады.

Развязка кровавой драмы приближалась. Огонь костра мало-помалу угасал, горючее иссякло. Равнина, до сей поры освещенная, погружалась во мрак, и во мраке опять замелькали фосфоресцирующие глаза красных волков. Пройдет еще несколько минут, и вся огромная стая ринется в загон.

Талькав в последний раз выстрелил и прикончил еще одного врага. Истощив боевые припасы, он скрестил руки на груди. Голова его склонилась. Казалось, он что-то молча обдумывал. Изыскивал ли он какой-нибудь смелый, невозможный, безрассудный способ отразить эту разъяренную свору? Гленарван не решался спросить его.