Собрание сочинений в 15 томах. Том 9

Она посмотрела на него и увидела своего прежнего друга, своего приятного и верного спутника, который вдруг решил превратиться в страстного влюбленного, бормотавшего интересные, но неприемлемые вещи. Его пылавшее лицо выражало нетерпение и смятенность. Его страстный вопрошающий взгляд перехватил ее взгляд.

– Скажите мне что-нибудь, – произнес он, – говорите со мной.

Она поняла, что Рэмеджа можно пожалеть, глубоко пожалеть, видя его в таком состоянии. Разумеется, все это совершенно невозможно. Но она была смущена, странно смущена. И вдруг она вспомнила, что ведь живет на его средства. Она наклонилась к нему и сказала:

– Мистер Рэмедж, прошу вас, не говорите больше об этом.

Он порывался было что-то ответить, но промолчал.

– Я не хочу, вы не должны так говорить со мной! Я не хочу слушать вас. Если бы я знала, что вы намерены так говорить со мной, я не пришла бы сюда.

– Но что же мне делать? Я не могу молчать.

– Пожалуйста, – настаивала она, – пожалуйста, не сейчас, здесь не место.

– Я должен с вами объясниться! Я должен высказаться!

– Но не сейчас, не здесь.

– Так уж случилось, – сказал он. – Это вышло не преднамеренно. А теперь, раз уж я заговорил…

Анна-Вероника почувствовала, что он, безусловно, имеет право на объяснение, но что объясняться именно сегодня невозможно. Ей надо было подумать.

– Мистер Рэмедж, – сказала она, – я не могу… Не сейчас. Прошу вас… Не сейчас, иначе мне придется уйти.

Пристально глядя на нее, он старался проникнуть в тайники ее души.

– Вам не хочется уходить?

– Нет. Но я вынуждена… Я должна…

– А я должен говорить об этом. Это необходимо.

– В другое время.

– Но я люблю вас. Я люблю вас… нестерпимо!

– Тогда не говорите со мной сейчас. Я не хочу, чтобы вы вели со мной этот разговор теперь. В другом месте. Не здесь. Вы неправильно поняли меня. Я не могу вам объяснить…

Они смотрели друг на друга, не понимая один другого.

– Простите меня, – наконец сказал он слегка дрожащим от волнения голосом и накрыл своей ладонью руку Анны-Вероники, лежавшую на ее колене. – Я самый безрассудный из людей. Я был глуп, глуп и несдержан от избытка чувств. Разве можно было так вдруг их излить? Я… я заболел любовью и не отвечаю за себя. Можете ли вы меня простить, если я больше ничего не скажу?

Она взглянула на него задумчиво и серьезно.

– Считайте, – сказал он, – будто я ничего не говорил. И продолжим нашу сегодняшнюю встречу. Почему бы и нет? Представьте себе, что у меня был истерический припадок, и вот я пришел в себя.

– Хорошо, – ответила она и вдруг почувствовала к нему горячую симпатию. Забыть – это был единственный правильный путь, чтобы выйти из нелепого и мучительного положения.

Он продолжал вопросительно смотреть на нее.

– А об этом давайте поговорим как-нибудь в другой раз. В таком месте, где нам никто не помешает. Хотите?

Она обдумывала его слова, а ему казалось, что он никогда еще не видел ее такой собранной, независимой и красивой.

– Хорошо, – согласилась она, – так мы и сделаем.

Однако у нее опять возникли сомнения относительно прочности того перемирия, которое они только что заключили.

Ему хотелось кричать от радости.

– Идет, – сказал он, странно возбужденный, и еще крепче сжал ее руку. – А сегодня мы друзья, не правда ли?

– Мы друзья, – отозвалась Анна-Вероника и поспешила отдернуть руку.

– Сегодня вечером мы такие же, какими были всегда. Вот только музыка, в которую мы погрузились, божественна. Когда я докучал вам, вы слушали ее? По крайней мере первый акт вы слушали. А весь третий – это любовное томление. Тристан умирает, и приход Изольды для него – луч света в последние минуты жизни. Вагнер сам был влюблен, когда писал эту вещь. Акт начинается своеобразным соло на флейте пикколо. Эта музыка всегда будет захватывать меня как воспоминание о сегодняшнем вечере.

Свет погас, вступление к третьему акту началось, звуки росли и замирали, это были чувства, теснившиеся в сердцах разлученных любовников, которых все же объединяли боль и воспоминания. Занавес поднялся – Тристан лежал раненый на своем ложе, а пастух со свирелью, нагнувшись, смотрел на него.

Они объяснились на следующий вечер, но произошло это совсем не так, как ожидала Анна-Вероника; многое поразило ее, и многое стало ясно. Рэмедж зашел за ней, она встретила его ласково и приветливо, словно королева, которая знает, что будет вынуждена причинить горе своему верноподданному. Ее обращение с ним было необычно бережным и мягким. Новый цилиндр с более широкими полями шел к его типу лица, несколько скрадывая настойчивое выражение темных глаз и придавая ему солидный, достойный и благожелательный вид. В его манерах чуть сквозило предвкушение победы и сдержанное волнение.

– Мы пойдем в такое место, где нам отведут отдельную комнату, – сказал он. – Там… там мы сможем обо всем поговорить.

На этот раз они отправились в ресторан Рококо на Джермен-стрит, поднялись по лестнице; на площадке стоял лысый лакей с бакенбардами, как у французского адмирала, и с необычайно благопристойным видом. Он как будто ожидал их прихода. Плавным гостеприимным жестом он указал на дверь и ввел их в маленькую комнату с газовой печуркой, диваном, обитым малиновым шелком, и нарядным, покрытым скатертью столиком с цветами из оранжереи.

– Странная комнатка, – заметила Анна-Вероника, чувствуя какую-то смутную неприязнь к этому слишком крикливому дивану.

– Здесь можно побеседовать, так сказать, не стесняясь, – ответил Рэмедж. – Это отдельный кабинет.

Он стоял и следил, необычно озабоченный, за приготовлениями к столу. Потом как-то неловко бросился снимать с нее жакет и передал его лакею, который повесил жакет в углу комнаты. Видимо, обед и вино он заказал заранее, и лакей с бакенбардами угодливо поспешил подать суп.

– Пока нам будут подавать, поговорим на всякие нейтральные темы, – как-то нервно сказал Рэмедж. – А потом… потом мы останемся одни… Понравился вам Тристан?

Анна-Вероника чуть помедлила, прежде чем ответить:

– По-моему, многое там удивительно красиво.

– Не правда ли? И подумать только, что человек создал все это из жалкой маленькой истории любви к порядочной и знатной даме. Вы читали об этом?

– Нет.

– Здесь, как в капле воды, отразилось волшебство, совершенное искусством и фантазией. Чудаковатый, раздражительный музыкант самым невероятным и несчастным образом влюбился в свою богатую покровительницу, и вот его мозг порождает это великолепное панно, сотканное из музыки, повествующей о любви любовников, любовников, которые любят вопреки всему, что мудро, добропорядочно и благоразумно.