Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Степа нахмурился:

— А мне с ним не свадьбу водить, не детей крестить. Тут дело о хлебе идет... Вы лучше о комиссии скажите. Приедет она или нет?

Василий Силыч замялся:

— После телеграммы Репинского все, видишь ли, по-другому обернулось... Теперь уж из прокуратуры к нам пожалуют. Шумок о тебе пошел — супротивник машин. В райзо требуют, чтобы наказать тебя, меры принять...

— Вот оно что, — насупился Степа. — Ну что ж, наказывайте. Можете даже с бригадирства сместить.

Василий Силыч сокрушенно вздохнул и, оглянувшись по сторонам, словно под большим секретом, шепнул:

— Нет уж, ты пока паши, сей. Мы тебя потом по всходам судить будем... А они всякой защиты дороже...

Степа направился в поле. Там он принял с подвод двадцать мешков зерна, сложил их около полевого стана, прикрыл на ночь брезентом, рогожами. Теперь надо было подумать о стороже.

— А давай я, Степаша, покараулю, — вызвался дед Анисим. — Все равно без сна шастаю... Ноги чего-то мозжат, и в груди колотье...

— Да тебя ж, дед, случись что, любой пацан с копылков собьет.

— Ого-го! — запетушился старик, поплевав на ладони. — Ты моей лихости не знаешь! У меня кулаки сейчас что свинчатки.

Старик сходил домой, облачился в полушубок, обул подшитые валенки и занял сторожевой пост у мешков с зерном.

— Будь спокоен, бригадир! Три года мирскую гамазею сторожил — зернышка не убыло.

Было уже совсем темно, когда Степа вернулся домой и, поужинав, лег спать.

Но он долго не мог заснуть. Одолевали всякие сомнения — не случится ли что с Анисимом, не заснет ли старик на посту, не позарится ли кто на зерно.

Не выдержав, Степа поднялся и поехал на велосипеде в поле. Притулившись к мешкам с зерном, Анисим бодрствовал и чутко прислушивался к ночным шорохам. И, как ни осторожно приближался Степа, старик услышал позвякивание его велосипеда и, закричав: «Кто идет?» — поднялся навстречу.

— Это ты, Степаха... Все в порядке. Я на всякий случай даже бердан прихватил.

— Так он же у тебя не стреляет.

— Наладил... И солью зарядил. Если кому всыплю, так мать родную не узнает.

Оделив старика табаком, Степа вернулся домой и лег спать...

Разбудил его ожесточенный стук в калитку. Первой вскочила с постели Таня, выглянула через окно в переулок и, обомлев, бросилась будить брата:

— Дедушка Анисим к нам... Лица на нем нет!..

Степа, как был в трусах и майке, выскочил в сени, звякнул щеколдой, с размаху распахнул калитку и столкнулся с Анисимом. Лицо у старика было перекошено, седая с пегими подпалинами борода всклочена, полушубок измазан землей.

— Беда!.. Разор!.. — тяжело дыша, забормотал Анисим. — Зарезали нас! Без ножа зарезали! — Он с трудом переступил порог и, не дойдя до двери избы, тяжело опустился на какой-то ящик в сенях.

— С хлебом что-нибудь? С зерном? — Догадываясь, что случилось недоброе, Степа с силой встряхнул старика за плечи. — Да говори же...

Путаясь и запинаясь, Анисим рассказал, что произошло в поле.

Ночь выдалась темная, ветреная. Старик дремал около мешков с зерном, прислушивался, посматривая на восток, ожидая, когда начнет развидняться. И вот в самый глухой час чьи-то дюжие руки свалили старика на землю, связали по ногам и рукам веревкой, затолкали в рот какую-то вонючую тряпку и оттащили его в сторону от мешков.

А потом люди с дюжими руками исчезли, словно их и не было. Старик попытался освободиться от веревки и вытолкнуть кляп изо рта, но из этого ничего не вышло. Спеленали его на совесть.

Тогда Анисим попробовал передвигаться по пашне, перекатываясь с боку на бок. Веревки врезались ему в тело, воздуха не хватало, сердце бешено колотилось. К тому же Анисим потерял в темноте направление и вскоре почувствовал, что передвигается не к дороге, а в низину, к оврагу. Пришлось повернуть обратно.

Трудно сказать, сколько прошло времени, пока он наконец-то выбрался с мягкой пашни на твердую накатанную дорогу.

Здесь его и подобрали трое парней, что возвращались из Заречья с гулянки. Они развязали Анисиму руки и ноги, вытащили кляп изо рта. Когда же старик с парнями добрались до полевого стана, мешков с зерном там не оказалось.

Парни побежали будить Василия Силыча, а старик — к бригадиру.

Не дожидаясь, когда Анисим придет в себя, Степа кинулся в поле.

Над дальней кромкой леса слабо розовела заря, в низинах стлался белесый туман. У полевого стана уже толпились колхозники. Мешков с зерном там действительно не было. Не было и брезента. Кругом были разбросаны только старые, никому не нужные рогожи, отсыревшие от росы.

— Эх, бригадир, поспешил ты с семенами... рано их в поле завез, — покачал головой Василий Силыч. — Да и сторож не тот... ему бы воробьев на огороде пугать, а не с ворьем тягаться.

Степа молчал. Да и что можно было сказать, когда случилось такое несчастье.

— Смотри-ка, Силыч, — обратился к председателю Игнат Хорьков, пристально разглядывая землю. — А здесь ведь следы колес остались... Видать, на двух подводах подъезжали... А вот и зерна натрусили.

Все склонились над землей. Следы ошинованных колес выводили на полевую дорогу. Между ними, словно стежки после шитья, лежали просыпанные зерна пшеницы.

— А ворюги-то не дюже оглядисты, — заметил Игнат Хорьков. — Должно, мешок порвали. А ну-ка посмотрим, куда зернышки поведут...

Дорога дошла до развилки — направо путь лежал в Торбеево, прямо — в Кольцовку.

Следы колес повели к Кольцовке, и рядом с ним все время бежала прерывистая цепочка зерен, так хорошо заметная на потемневшей от росы пыльной дороге.

Колхозники шли чуть пригнувшись, молча, сосредоточенно, словно напали на след осторожного, хитрого зверя, и старались не наступить ни на одно зернышко.

Из деревни подходили всё новые и новые люди и, понимая без слов, что произошло, присоединялись к толпе.

Еле передвигая ноги, приблизился дед Анисим. Его поддерживали под руки Нюша и Таня.

Старик вдруг рухнул перед колхозниками на колени.

— Моя вина, граждане, — удрученно произнес он. — Не усторожил зерно. Судите, карайте! Нет мне прощения!

— Погоди, старый, — отмахнулся Василий Силыч. — Тут вот на след напали.

— Что ж теперь будет-то? — с тревогой шепнула Таня брату.