Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
Она как будто удивилась.
– Конечно! Я мог бы тогда жить подле вас!
Он старался уловить ее взгляд, и г-жа Арну, желая этого набежать, взяла со столика шарики массы, оставшиеся после неудачных отделок, сплющила их в лепешку и отпечатала на ней свою руку.
– Можно мне взять это с собою?
– спросил Фредерик.
– Боже мой, какой вы ребенок!
Он хотел ответить, но вошел Сенекаль.
Уже с порога господин
Они безмолвно склонились над работой, но о гневе их можно было догадаться по тому, как хрипло они дышали. С ними, впрочем, нелегко было ладить: всех их прогнали с большой фабрики. Республиканец обращался с ними жестоко. Будучи теоретиком, он считался только с массами и проявлял беспощадность к отдельным личностям.
Фредерик, стесненный его присутствием, шепотом спросил у г-жи Арну, нельзя ли посмотреть на печи. Они спустились в нижний этаж, и она принялась объяснять ему назначение ящиков, как вдруг между ними появился Сенекаль, не отстававший от них.
Он сам стал пояснять, распространяясь о различных видах горючего, о плавлении, о пироскопах, о печных устоях, соединениях, глазури и металлах, сыпал терминами химии: «хлористое соединение», «сернистое соединение», «бура», «углекислая соль»! Фредерик ничего в этом не понимал и каждый миг оборачивался к г-же Арну.
– Вы не слушаете, - сказала она.
– А господин Сенекаль объясняет очень понятно. Он все эти вещи знает гораздо лучше меня.
Математик, польщенный ее похвалою, предложил показать, как накладывают краски. Фредерик бросил на г-жу Арну тревожно-вопросительный взгляд. Она осталась безучастна, должно быть не желая оказаться с ним наедине и все же не думая с ним расстаться. Он предложил ей руку.
– Нет, благодарю вас! Лестница слишком узкая!
А когда они пришли наверх, Сенекаль отворил дверь в помещение, полное женщин.
В руках у них были кисточки, пузырьки, раковинки, стеклянные дощечки. По карнизу вдоль стены тянулись доски с гравированными рисунками; по комнате летали обрывки тонкой бумаги, а из чугунной печки шел невыносимый жар, к которому примешивался запах скипидара.
Работницы почти все были одеты самым жалким образом. Но среди них выделялась одна - в полушелковом платье и с длинными серьгами. У нее, стройной и в то же время пухленькой, были большие черные глаза и мясистые, словно у негритянки, губы. Пышная грудь выпячивалась под рубашкой, схваченной в талии шнурком юбки; одной рукой облокотись на станок, а другую свесив, она рассеянно глядела куда-то вдаль. Рядом стояла бутылка вина и валялся кусок колбасы.
Правилами распорядка запрещалось есть в мастерских - мера, предусмотренная для соблюдения чистоты в работе и поддержания гигиены среди самих рабочих.
Сенекаль, то ли из чувства долга, то ли из склонности к деспотизму, еще издали закричал, указывая на объявление в рамке:
– Эй! Вы там! Бордоска! Прочтите-ка мне вслух параграф девятый!
– Ну, а еще что?
– А еще что, сударыня? А то, что вы заплатите
три франка штрафа!Она прямо в упор нагло посмотрела на него.
– Подумаешь! Хозяин вернется и снимет ваш штраф! Плевать мне на вас, дружочек!
Сенекаль, заложив руки за спину и прогуливаясь, точно классный надзиратель во время урока, только улыбнулся.
– Параграф тринадцатый, неповиновение, десять франков!
Бордоска опять принялась за работу. Г-жа Арну из приличия ничего не говорила, но нахмурила брови. Фредерик пробормотал:
– О! Для демократа вы слишком уж суровы!
Сенекаль менторским тоном ответил:
– Демократия не есть разнуздание личности. Это - равенство всех перед законом, разделение труда, порядок!
– Вы забываете о гуманности!
– сказал Фредерик.
Г-жа Арну взяла его под руку; Сенекаль, оскорбленный, может быть, этим знаком безмолвного согласия, удалился.
Фредерик почувствовал огромное облегчение. С самого утра он искал случая объясниться; случай представился. К тому же внезапное движение г-жи Арну словно таило в себе обещание; и он, будто затем, чтобы погреть ноги, попросил позволения пройти в ее комнату. Но когда он сел рядом с ней, им овладело смущение; неизвестно было, с чего начать. К счастью, ему на ум пришел Сенекаль.
– Нет ничего глупее такого наказания!
Г-жа Арну возразила:
– Строгость бывает необходима.
– Как? И это вы, такая добрая! О! Я обмолвился - ведь иногда вам нравится мучить!
– Я не понимаю загадок, друг мой.
И ее строгий взгляд, более властный, нежели слова, остановил его. Но Фредерик был намерен продолжать. На комоде оказался томик Мюссе.85 Он перевернул несколько страниц, потом заговорил о любви, о ее отчаянии и ее порывах.
Все это, по мнению г-жи Арну, было или преступно, или надуманно.
Молодой человек был обижен этим отрицанием, и, чтобы опровергнуть ее, он в доказательство привел самоубийства, о которых читаешь в газетах, стал превозносить знаменитые литературные типы - Федру, Ромео, де Гриё.86 Он сбился.
Огонь в камине погас, дождь хлестал в окна. Г-жа Арну сидела неподвижно, положив обе руки на ручки кресла; ленты ее чепца висели, точно концы повязки сфинкса. Ее чистый бледный профиль выделялся в темноте.
Ему хотелось броситься к ее ногам. В коридоре раздался скрип, он не посмел.
К тому же его удерживал какой-то благоговейный страх. Это платье, сливавшееся с сумерками, казалось ему непомерным, бесконечным, какой-то непреодолимой преградой, и его желание именно поэтому еще усиливалось. Но боязнь сделать слишком много или хотя бы достаточно отнимала у него способность здраво рассуждать.
«Если я ей не нравлюсь, - думал он, - пусть прогонит меня! Если же я ей по душе, пусть ободрит!»