Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Государь! — Викентий запинался от волнения и едва выговаривал слова. — Не я пришел сюда. Меня позвали. Но я не страшусь вашего гнева. Да и что вы можете сделать со мной? Я заключен в келью не менее скверную, чем любая камера в любой тюрьме. Я скоро сойду с ума или помру от этой каторжной жизни, но перед своей смертью скажу вам: поберегитесь! Подумайте о своей судьбе, о судьбе сына, который будет у вас!

— Как вы смеете говорить со мной таким тоном? — вспылил Николай. — Как вы смеете пугать государыню своим безумным бредом? Довольно! Идите в свою келью. Я могу одно обещать вам: вы не будете наказаны строже.

Аликс встала между мужем и Викентием, трепещущим от страха: он был жалок в ту минуту, голова его дергалась, руки тряслись.

— Ники, — сурово заговорила она, — успокойся. Ты выслушаешь отца Викентия, — проговорила она по-английски с жесткой твердостью. — Ты его выслушаешь, а потом сделаешь, что найдешь нужным.

Николай сдался. Он сел в кресло, попросил у жены разрешения закурить, сделал несколько глубоких затяжек и, успокоившись, сказал:

— Благодарите свою заступницу. Я не могу ни в чем отказать государыне. Садитесь и говорите. Мы будем слушать вас. Только покороче.

— Да, я буду краток! — Викентий вытащил из кармана два листка и передал их Николаю. — Вот прочитайте.

На обоих листках, напечатанных торопливо, сверху стояла надпись: «Российская социал-демократическая рабочая партия». На одном листке ниже текста было написано: «Тульский комитет РСДРП», на другом, в том же месте: «Саратовский комитет РСДРП», а немного ниже указывалось, что прокламация напечатана в Сарове.

— Эти листовки, — объяснил Викентий, — обнаружены во всех кельях и среди богомольцев. Их распространили, когда мы все слушали вечернюю молитву. Три прокламации найдены в алтаре собора, а одна в кармане митрополита Антония.

Николай никогда не видел прокламаций социал-демократов. После разговора со Столыпиным у него появился жгучий интерес к партии, столь грозной для самодержавия.

— Прочтите! — отрывисто сказал он.

— Но тут написаны возмутительные и оскорбительные для вас вещи, — предупредил его Викентий.

— Читайте! — резко повторил Николай. — Все подряд.

«Есть ли что-нибудь общее между жандармами и мощами? — начал Викентий. — Есть, товарищи. Вы помните, конечно, как русский царь во всеуслышание заявил о своей связи с жандармами? Вся Европа смеялась тогда над его словами. Смеялась и Россия, но горьким смехом. Она понимала, что в словах царя, при всей их глупости, заключается жестокая правда…»

Николай нахмурился, но не произнес ни слова, лишь глубоко втянул в себя дым.

«Свобода, прогресс, черт бы их побрал, — думалось Николаю. — Прогресс! Что проистекло из этого прогресса? Ложь, ложь и ложь! Все ложь: свобода, парламенты, печать, общественное мнение, либералы, социалисты, земцы — ложь, ложь, ложь!»

Об этом ежедневно в течение многих лет втолковывал вернейший друг и советник Константин Петрович Победоносцев. Да что Константин Петрович! Словно и без него он не знает, что все ложь, кроме одного: мы, Николай Вторый, император и самодержец всероссийский… Самодержец, единодержец! Самодержавие есть духовная сущность России, а мы, Николай Вторый Александрович, есть дух, оплот и воплощение самодержавия и во веки веков будем непоколебимы в своем решении охранять трон всеми кнутами, земскими начальниками, виселицами, тюрьмами, каторжными работами, кровью, кровью, кровью. «Всех, кто против, сечь, вешать, стрелять, на каторгу, в солдаты, в одиночки, в сумасшедшие дома, всех, всех!..»

Во второй прокламации написано почти то же самое, разве что другой конец, — сказал Викентий, прерывая гнетущее молчание.

— Читайте, — хрипло выдавил царь.

«Кто же может помочь народу? Только он сам. Он должен сбросить с себя власть царя и передать ее собранию выборных от всего государства. Выборные верные люди, которые знали бы жизнь народа и хотели бы помочь его горю, должны иметь всю власть и издавать новые справедливые законы. Итак, долой самодержавие, да здравствует народное правление!»

Викентий передал прокламации Николаю. Тот с бешенством швырнул их на стол и вытер платком руку.

Багровые пятна, вновь появившиеся на лице Аликс, красноречиво говорили о ее смятенных чувствах.

— Ники, — жестким тоном заговорила она, — это неслыханно! Покажи, покажи им свою властную руку!

— Да, да, я только сейчас думал об этом! Действительно, черт побери, пора стукнуть кулаком. Пусть почувствуют, что со мной шутки плохи. Пусть помнят, что я праправнук Павла. И я покажу им всем, будь покойна! И этим социалистам и всем, кто покрывает их! — Он замолчал, чтобы унять лихорадочную дрожь, и, успокоившись, глухо бросил Викентию: — Продолжайте!

Викентий, с усмешкой наблюдавший за вспышкой царского гнева, решил, что невредно подлить масла в огонь.

— Государь, не столь страшны эти грязные пасквили, как страшно то, что народ, пришедший к мощам святого угодника, расхватал их, с жадностью читает, собираясь толпами, и прячет от полиции, как некую святыню.

— Это ужасно, Ники! — плачущим тоном проговорила Аликс, опираясь дрожащими пальцами на плечо мужа.

Викентий торжествовал. Теперь все пойдет как по маслу. Они запуганы. Царь притворяется равнодушным, а у самого от страха трясутся руки.

— Революционеры поднимают против вас народ, — замогильным тоном продолжал он. — Недавно и я, безумец, мечтал о примирении волков с овцами. Теперь и овцы превратились в волков. Нет! Пришло время насилия. Большего, чем написано здесь! — Викентий ткнул пальцем в прокламации. — Более широкого и последовательного. Надо вырвать русского человека, преданного царю, богу и своему народу, из лап революционеров. — Слова вылетали из его рта с хрипом, глаза зловеще горели. — Миллионы на Руси грудью станут на защиту престола от революционеров.

Он говорил с жаром, то понижая, то угрожающе повышая голос, гремевший в ночи.

Николаю вспомнились слова Победоносцева… То же самое: царь, народ, вера. Триединая формула, требующая освежения и нового освещения, — он недавно думал об этом. Да, да, при разговоре с фон Плеве по поводу безобразий на Кавказе, вызванных вот такими же прокламациями. Партия в зародыше, сказал Столыпин. «Гм, гм… В зародыше ли?..»

— Он какой-то восторженный, Ники, — шепнула Аликс. — Он похож на пророка Елисея.

— Хорошо, батюшка! Но все это, так сказать, сторона негативная. Где позитивное?

— В восстановлении тесного и живого общения между царем и народом. Живого и тесного, минуя бюрократов и олигархию, охранку и полицию, ломая стену, которая возведена между престолом и истинно русскими людьми, — единым духом выговорил Викентий.

— Но в России, если не ошибаюсь, уже есть общество русских людей с подобными же целями. Я утвердил устав его.

— Утвердили устав! — Викентий горько усмехнулся. — В том и дело, что вы пишете свои решения, не вникая в суть дела. Что вы знаете об этом обществе истинно русских людей, чем поддержали его? — Горящие глаза попа неотступно следовали за царем.