Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Конечно. Это же обычный прием любой охранки.

«Боже мой, какая подлость! — мелькнуло у него в голове. — Неужели и Филатьев поступает так же? Не завел ли и он со мной темную игру?..»

— Но, Танюша, — сказал он, — может быть, полиция действительно ничего не знала и их признания были нужны ей?

— Может быть.

— Но ведь ты сама сказала, что о тебе они знают все.

— Что же из того?

— Вероятно, их раздражает твое упрямство, отрицание очевидного? Признание, хотя бы ради формы, наверняка смягчит их?

— Об этом, папа, не надо говорить, — твердо сказала Таня.

— Но почему?

— Я уже сказала, признание — первый шаг к предательству. Ты хочешь, чтобы я стала предателем?

— Танюша!..

— Смягчить их… Кого? Не этого ли иезуита Филатьева, который допрашивал меня? Я его еще по Тамбову знаю. Все они негодяи! — Таню передернуло.

— Разве среди них нет хороших людей? — неотступно думая о Филатьеве, спросил Викентий.

— Хороший человек не пойдет в охранку.

— По-моему, ты ошибаешься. Я не думаю, чтобы все они были плохими людьми. Мне кажется, люди не могут быть совсем хорошими или совсем плохими.

— Не надо об этом говорить, папа. — Таня старалась сохранять спокойствие. — Ох, наивный же ты человек!..

— Я же о тебе, о твоей пользе. Мне страшно — ты в Сибири, в ссылке… Можно избежать этого.

— Я не хочу ничего избегать. Никакого снисхождения я не желаю. Замолчи, ты начинаешь меня сердить.

— Не надо, не надо, господь с тобой, — с обидой обронил Викентий. — Еще одно, последнее, и я умолкаю.

— Ну?

— Хорошо. Ты хочешь страдать за свои идеи… Но неужели хочешь, чтобы я жил одиноким? Пожалей меня!..

Таня обхватила руками его шею и, как в детстве, прижалась щекой к щеке.

— Не говори так. Я не могу этого сделать… Не будем об этом больше.

— Хорошо, — с тяжелым вздохом согласился Викентий.

— Помнишь, ты ведь сам когда-то сказал мне, что рано или поздно это кончается именно так?

— Да, но разве я мог предположить, что это кончится так страшно? Ах, Таня, я совсем не знал, что ты так истолкуешь мои слова о добре для всех! — с горечью вырвалось у Викентия.

— Всякий по-своему понимает добро. Всякий по-своему его ищет.

— Да, но вы ищете его, призывая к сопротивлению, к восстанию против государя, а можно все устроить мирно, по согласию.

Таня усмехнулась.

— Разве волк и овца когда-нибудь придут к согласию?

— Как же так можно говорить? То волк и овца, а то люди.

Они молчали. Дальше пошло совсем нехорошо.

— Чем ты занимаешься сейчас дома?

— Ничем. Мне тяжело без тебя, тоскую, — ответил Викентий, сердясь на дочь.

— Надо отвлечься от тоски. Займись чем-нибудь. Если бы ты мог жениться!..

— Оставь! — Викентий страдальчески поморщился.

— Знаешь, а ведь если бы ты снял рясу и пошел, скажем, учителем в школу, ты мог бы стать другом народа… У тебя так много доброго в душе. Так и Флегонт думает.

— Разве я против народа? — гневно спросил Викентий. — Я вышел из народа. Как я могу делать ему зло? Я его духовный пастырь: кто лучше меня знает его нужды?

Таня ничего не сказала. Не было времени и охоты опять заводить с отцом спор о пользе или вреде его служения.

— И уж если Флегонт так определил мое служение, — продолжал Викентий, — для меня теперь совершенно ясно, что я сто раз прав.

— Но ведь Флегонт тоже не барин и тоже понимает, что полезно и что вредно народу.

— Он бежал от народа, бежал к каким-то там мастеровым… Да, да, — в сердцах говорил Викентий. — Их легче подбить на бунт, да и жизнь у них легче. Но я никогда не думал, что из него выйдет бунтовщик.

— Я ведь тоже бунтовщица!

— И напрасно ты этим похваляешься. Все это чепуха, фантазерство.

— Папа, мне тяжело говорить с тобой. Ты какой-то раздраженный.

Холодок между отцом и дочерью стал ощутимее. Разговор как-то иссяк.

Тут очень кстати вошел надзиратель и сказал, что время истекло.

Прощанье вышло скомканное. Таня поцеловала отца, сунула ему в руку бумагу, поцеловала еще раз, шепнула:

— Прошу, сделай это для меня. И пиши, пиши! Я тоже буду, часто! — вытерла слезы и ушла.

На улице Викентий прочел бумагу — то было прошение Тани на имя министра внутренних дел. Сообщая, что она выходит замуж за административно ссыльного Флегонта Окунева-Сторожева, Таня просила министра, если ее приговорят к высылке, назначить местом поселения село Покровское Тобольской губернии, где проживает ее жених.

Глава восьмая

1

Село Покровское Тобольской губернии расположено в восьмидесяти верстах от Тюмени; тишина, дичь, своеобычные нравы крепких сибирских мужиков, не знавших ни бар, ни крепостного права.

Здесь в ссылке жил Михаил Михайлович Лахтин; здесь он умер на руках сестры.

Некоторое время Ольга Михайловна томилась от безделья, потом стала учительствовать. Незаметно подкралась болезнь — туберкулез. Ольга Михайловна покорно переносила обрушившиеся на нее напасти. Доктор, лечивший Ольгу Михайловну, предупреждал, что здоровья хватит года на два. «Лучше бы вы уехали отсюда», — посоветовал он.

Куда ехать? Родных у Ольги Михайловны не было, друзей она растеряла.

Обо всем этом Флегонт узнал через несколько дней после приезда в Покровское. Он поселился у хозяйственного, расторопного мужика, звали его Ефимом (Юхимом по-деревенски), а фамилия у него была чудная — Распутин; Юхим и сам ее стеснялся.

— Однако приклеилась, брат ты мой, — смущенно говорил он Флегонту. — Приклеилась, а с чего — черт ее знает! Видать, в прадедах кого-то леший угораздил — уж так, должно быть, наблудил, что от него и на весь наш род-племя слава пала! Иной раз стыдно свою фамилию сказать, ей-богу!

Пожалуй, и не то беспокоило Юхима, что на весь его род-племя пала дурная слава от распутного прадеда, а то, что эта кличка как нельзя больше подходила к старшему сыну — Гришке. Два других сына были людьми работящими, дома почти никогда не бывали — занимались извозом, а Григорий околачивался в селе или уходил к святым местам. Когда Флегонт поселился у Распутиных, Григорий только что вернулся из Иерусалима.

В те времена ему было лет под тридцать, у него были дети. Прасковья, добрая, приветливая баба, страдала какой-то болезнью, но больше всего, как понимал Флегонт, ее сушили постоянные отлучки мужа.