Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Саженный рост, смуглое лицо, обросшее рыжеватой бородой, глубоко запавшие глаза, смотревшие пронзительно, привлекали внимание каждого, кто сталкивался с Григорием Распутиным.

Флегонт с первого взгляда угадал, что Григорий лишь притворяется «божьим человеком». Его влияние на окружающих, здравость суждений заставляли Флегонта думать, что Григорий себе на уме. Со временем он узнал, что Григорий обладает немалой силой внушения; умеет «заговаривать» кровь. Общаясь с людьми, Григорий вел себя с непринужденной общительностью и, как выяснил Флегонт, сумел себя поставить даже в обществе сильных мира сего. До Флегонта дошли слухи, что Григорий дружит с тобольским архиереем, принят в домах губернатора, крупных чиновников и вхож к богатым и родовитым помещикам.

Всем им, в том числе отцу и братьям, Григорий внушил, что у него бывают «видения», во время которых «ангелы» предрекают ему быть «спасителем земли русской»…

— Что ты не заставишь работать своего лодыря? — спросил как-то Флегонт Юхима.

— Он, паря, святой, право слово, святой! И молится он круто, уж так круто, что и смотреть страшно. Как этта об пол лбищем грохнет, грохнет! Мы возьми раз и поглумись над его святостью, дело в страду было. Он этта воткнул лопату в зерно да тем же часом, не попрошшавшись, к святым местам… Год целый ходил. Пришел, я его и пытаю; «Гришка, кто тебя надоумил нашшот святых местов?» А он скажи: «Мне, слышь, во сне явления была, святой Симеон Верхотурский мне явился и по святым местам послал. Он же мне, слышь, сказал, что возвеличусь над людьми». Вон какой он у меня! А ты, слышь, работать! Пушшай его! Может, и верно, в старцы выйдет!

— Ну, а бабы? Это тоже ему Симеон повелел?

— Нашшот баб, паря, видать, он в прадеда пошел, — сокрушенно ответил Юхим.

Дня через три после приезда в Покровское Флегонт возвращался домой с прогулки по окрестностям. Было уже темно, когда он проходил мимо школы. Оттуда с криком выбежала женщина, окликнула его и, торопясь и глотая слова, сказала, что к ней ворвался Григорий Распутин, пристает, уходить не хочет.

Григорий сидел на крыльце. Флегонт одним махом сбросил его со скамейки.

— Пошел вон, — сказал он свирепо. — Ишь ты, расселся.

— Что-о? — зарычал Григорий. — Ах ты, каторжная душа!..

— Ты понимаешь, куда забрался?

— Не твое дело.

Флегонт пинком выпроводил Григория с крыльца и шел за ним до дому, не обращая внимания на ругательства.

2

На другой день Флегонт зашел в школу да так и ахнул от удивления и радости: вчера в темноте не узнал Ольгу Михайловну, учительницу вечерней школы в селе Смоленском, возле Питера. Сильно обрадовалась появлению Флегонта и Ольга Михайловна.

Она расспрашивала о Тане — переписка их вдруг прекратилась, Флегонт и сам ничего не знал о жене. После свидания в тюрьме вестей от нее не имел; беспокойству и тоске его не было предела.

Флегонт опечалился, когда Ольга Михайловна призналась, что, занятая уходом за братом, она растеряла друзей, измучилась, устала и возвращаться в организацию никакого желания у нее нет. Школа и лечение — только об этом она теперь думает.

— Значит, с горькой улыбкой заметил Флегонт, — попали вы, бедняжка, как кур во щи?

— Да, к несчастью.

— Неужто ни к чему вас не тянет?

— Только об одном думаю: скорее бы уехать отсюда! А куда — сама не знаю. Вот сижу здесь, жду у моря погоды, а ее все нет…

— Ну, а для чего же тогда жить?

— Жить? — Ольга Михайловна сказала это с такой болью, что Флегонт вздрогнул и обругал себя последними словами за неосторожность.

— Не знаю, Флегонт Лукич! — продолжала Ольга Михайловна. — Не знаю прежде всего, буду ли я жить… А если буду — моя мечта уехать отсюда и снова учительствовать… Где-нибудь в русской глуши делать свое маленькое дело. Не мне суждены большие дела.

— Стало быть, все, чему вы верили, недостижимо?

— Брат верил, как и вы… Стремился к чему-то большому, меня увлек… И его нет, и я на краю могилы. Мне так тоскливо, Флегонт Лукич, и так одиноко! Мы с братом росли сиротами. Он был мне нянькой, воспитателем, учителем… А теперь никого у меня не осталось…

— А Таня?

Бог знает, где она! — Помолчав, Ольга Михайловна сказала: — Вы будете навещать меня? Вы не возненавидите меня за отступничество?

— Я не верю ему, — весело ответил Флегонт. — Пройдет время, вылечитесь, и опять вас потянет к делу.

— Нет, нет, об этом не будем говорить. Мне тяжело об этом говорить… Не надо…

3

Долго шли вести из России! Один ссыльный социал-демократ, остановившийся в селе на ночлег, рассказал кое-что Флегонту. Печален был его рассказ. В Минск на Первый съезд партии съехались представители социал-демократических организаций — петербургского, московского, киевского, екатеринославского «Союзов борьбы», группы киевской «Рабочей газеты» и Бунда. Съезд решил слить местные «Союзы борьбы» и Бунд в единую Российскую социал-демократическую рабочую партию, выпустил манифест о создании партии, избрал Центральный Комитет. ЦК существовал семь дней — полиция коротким, но точным ударом расправилась с социал-демократией: в разных городах было арестовано пятьсот членов партии, разгромлен Бунд и типография «Рабочей газеты».

— В Петербурге, — рассказывал ссыльный, — сменившие «стариков» мелкотравчатые «молодые» затащили движение в затхлое болото оппортунизма: перестали называть себя социал-демократами, объявились самостоятельной группой в рабочем движении, начали издавать свою газету…

Затихало, замирало то могучее, что так поднялось в прошлые годы!

Черные времена, тяжелые, сумрачные дни!..

И все нет и нет вестей от Тани, словно в воду канула. «Должно быть, — думал Флегонт, — запрятали в такую же глухомань. Но она не забудет!»

И о Ленине ничего не слышал Флегонт, и этот проезжий товарищ тоже не знал, где он.

Сгинул, пропал, и голоса его не слышно…

От тоски и по необходимости Флегонт снова принялся слесарничать, свел знакомство с мужиками, тайно от исправника ходил на сельские сходки. К нему мало-помалу привыкли: нравились его крепкие шуточки насчет Гришки, стали прислушиваться к его советам.

Полюбилась ему охота. Часто, когда становился немилым божий свет, он уходил в тайгу с приятелем Кузьмичом, бездомным мужиком, по прозвищу «Гвоздь».

Всю весну, лето и осень Флегонт привел в поле; пахал и сеял, косил и молотил. Юхим не мог нахвалиться Флегонтом: «Работает, слышь, задарма, ради разгулки, а любого работника за пояс заткнет. Если выкинет из головы свои глупости, в ба-альшие хозяева выйдет».

Девки не давали Флегонту проходу; даже среди дюжих сибиряков он казался великаном. Веселый нрав, прилежность к работе, ученость и загадочная судьба волновали женскую половину села.

Отцы подсылали к Флегонту сватов — такой-де зятек в избе дороже золота. Флегонт сплавлял сватов к Юхиму; Юхим пил со сватами дармовую водку, угощался дармовым табачком, обещал содействие и тому и другому, а сам присватывал за Флегонта свою дочь. Настасья на глазах сохла от страсти, боялась на Флегонта посмотреть, заговорить с ним стеснялась, хлопала белесыми веками и тихо смеялась, когда он к ней обращался.