Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

…А помнишь — тот еврей, как он смешно висел на столбе! Разве не ты повесил его туда? Ну да, не ты! Но ты пожал руку тому, кто его повесил. Ну и пусть, и пусть качается, и пусть столб поет: дзууумм. У него было трое, четверо детей! Что? Четверо? У него миллионы детей! И они все живы, они честные люди… А я? Николай Опанас — кто я! Я — провизор… Постой, я ведь чего-то хотел, я ведь что-то там говорил, какие-то были мысли? Господи, помоги мне вспомнить хоть одну мысль… вспомнить… хоть одну… Потом этот лобастый… Я ему уступил, сдался, струсил, у него волчий взгляд, он, вероятно, кусается. Кто кусается? Кто, спрашиваю, кусается? Кто тут кричит? Кто там стучится? Виктора убил не я! Ну, пускай стучит, пускай, а я спрячусь сюда, в угол. Как холодно! Черт возьми, там снег, и такая черная вода. Ему там холодно лежать… Зачем ты пришел? Не смотри так! Но это не ты, тебе здесь нечего делать. Здорово, Лев, что нового? В углу теплей, а там холодно. Там ему очень холодно. Ты лжешь! Ты подло лжешь! Тебя здесь нет, просто я думаю о тебе. Да, это сделал я. Ты понимаешь, дело в том, что я пробовал есть кисель вилкой. Аптека? Все в порядке. Ты что, хочешь их травить? Прекрасно, будем их травить. Всех травить! Это я знаю, как делать, я — аптекарь. Я буду травить. Кого травить? Что тебе нужно? Я твой? Кто? Я? Зачем я тебе нужен? Я не хочу быть шпионом! Я брал деньги у тебя? Я их отдам, ей-богу. Я ничего не слышу, ты за тысячу верст от меня. Здесь в углу так глухо. Я же сказал, нет, не я убил его. Ах, ты слышал, как он сказал это? Виктор умер? Он не мог, он не смел умирать! Как мне тяжело, господи! Какую записку! Ах, тебя подозревают. Зачем ты делаешь так? Мне больно! Я хочу стоять в углу. Отпусти! Хорошо, я напишу. Только уходи, не мешай мне. Не бей! Я напишу: «Виктора Хованя убил я». Все? Да, да, я подпишусь. Вот! И уйди, не мешай мне стоять в углу. Прощай! Так. Он ушел? Кто, спрашиваю я, ушел? Хлопнули дверью? Ну и пусть. Не в том дело. Дело в том, что я голый, я ничего не могу вспомнить. Вот какую-то книгу читал. Стой! Какую книгу я читал? Ах, вспомнил: я «Бесов» читал. «Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей». Так ведь? Ну и славно! Еврей висит, и Ставрогин висит, и я буду висеть. Он будет лежать, а я висеть. «Вот что ты наделал, Опанас». Это он мне сказал? Ну, что же, все это наделал я — Никола Опанас…»

…Никола отшвырнул ногой стул. Крюк выдержал тяжесть его маленького, тощего тела.

Глава девятая

1

Возвратившись ночью от Опанаса, Лев заглянул к Богданову, — он проснулся. Взгляд его был мутный.

— Ну, как дела? — шепотом спросил Лев; он боялся разбудить сиделку. Она дремала в столовой.

— Фу, какая гадость! — Богданов сморщился. — Всего выворачивает наизнанку.

Лев ушел к себе, лег и проспал как убитый ночь и половину следующего дня.

Его разбудил стук в дверь.

Лев поднял голову и осмотрелся.

Было уже под вечер. Косые лучи солнца лежали на столе.

— Войдите, — сказал Лев и подумал: «Кто бы это мог быть?» Вошел Богородица — худой, с ввалившимися щеками, растрепанный и небритый. Не поздоровавшись, он прошел к столу и сел.

— Ты почему долго не был? Где шатался? — раздраженно спросил Лев.

— Читал.

— Что читал?

— Евангелие читал. Послание Павла к евреям.

— Опять за свое?

— Что у тебя?

— Голова болит. Дай пить.

Лев жадно выпил воду. Потом снова лег.

— Компанеец был?

Лев качнул головой.

— Лена?

— Нет.

Лев отвернулся к стене.

Он думал все об одном и том же: неужели провал?!

— Стало быть, надо вытаскивать Петра Ивановича и на чинать все сначала. Все сначала… Строить здание, не зная, какая под ним почва… Может, снова песок?

Бледный солнечный луч переполз через стол и лег на пол. С железной дороги донесся гудок.

За стеной, громко шлепая туфлями, бродила Юля.

Лев все думал, и мысли в больной голове путались и сбивались. Почему-то вспомнился школьный сторож Евсей Семенович. Вот он стоит посреди двора, чешет живот, щурит глаза, по носу его ползет муха, а ему все равно, пусть себе ползет божья тварь…

— Ты в бога веруешь? — прервал воспоминания Льва резкий окрик Богородицы.

Лев вздрогнул и обернулся. Богородица стоял у кровати и глядел на него холодными застывшими глазами.

«Господи, — мелькнуло в мыслях, — да ведь он сумасшедший!»

— В какого бога? — спросил он. — У тебя их, Миша, столько было. Я уж запутался…

— Богохульствуешь?

— Что ты встрепанный какой-то сегодня! Побрился бы. Смотреть тошно!

— Я тебя спрашиваю — веруешь ты в бога?

— Пошел ты к дьяволу! Богоискатель! Подумай лучше, что делать дальше.

— Думай сам. Я богом позван.

— Опять! Ну, расскажи, расскажи — занятно! Новая вера?

— Вера одна есть!

— Да?

— Один я знаю истину! Господи, помилуй меня! — Богородица рухнул на колени и, припав головой к полу, захлебываясь, зашептал молитвы.

— Ну, знаешь, встать я не могу, поднять — не подниму. Когда кончишь, скажи.

— Верую, что все по закону очищается кровью и без пролития крови не бывает прощения. Верую, что всякий первосвященник поставляется для приношения даров и жертвы. Верую, исповедую, господи!

— Пошел вон! Маньяк! — цыкнул на него Лев.

Богородица стих, но долго еще лежал на полу. Сумерки густели, когда он поднялся и строго сказал, не глядя на Льва:

— Я верую в истинного бога. Я знаю, чего он хочет.

— Чего же хочет твой новый бог?

— Жертвы вечерней! Он ее примет, он благословит ее. Нет, не плодов и овощей хочет. Крови! Ты слышишь, Лев? Крови требует господь! Нет, нет, постой, не перебивай. Я не спал три ночи, я все думал, и вот прояснилось. Он приснился. Он даровал мне символ новой веры. Он сказал, что ему надоели колокольные звоны и пресные, кислые просфоры, он хочет горячего мяса, понимаешь, какого мяса? Сказано Павлом в послании к евреям: «Невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожила грех».

Лев, приподнявшись на подушке, молча слушал Богородицу, а тот, побледневший, с капельками пота на лбу, стоял перед кроватью, говорил, брызгал слюной и смотрел мимо него остановившимися глазами.

— Послушай, Лев, он зовет нас к себе. Будем жрецами вечерней жертвы. Ага… не хочешь? Бог проклял тебя. Ты один. И я ухожу от тебя. Будь проклят, богохульник!

— Нет, нет, погоди! — Лев схватил руку Богородицы. — Погоди, куда ты?

— Пусти!

— Куда ты пойдешь от меня? Ты же клялся.

— Он освободил меня от клятвы! Оставайся один, без бога и без людей. Кончено!

— Нет, не кончено! — прохрипел Лев. — Не кончено. А я — то думал… У-у, гадина… — Лев вскочил с кровати. Расстегнутый ворот нижней рубахи обнажил кусок белой мертвенной кожи. Синие вены ползли к шее, втиснутой в острые ключицы.

Лев накинул одеяло и стоял, прислонившись к стене. Челюсть его дергалась, на губах выступила пена.

— Нет, теперь ты послушай меня! — закричал он, размахивая концом одеяла. — Я давно замечал, что у тебя нет винтиков, но я не знал, что ты уже свихнулся. Молчать, дурак! И пошел вон отсюда!

Лев понял — Богородица ему больше не нужен.

2

Наступила ночь. Голова никогда не болела так сильно, как в этот раз. Время текло медленно, тиканье часов в столовой сопровождалось необыкновенным гулом, каждый шорох воспринимался, как грохот. Лев поминутно вздрагивал. Голова минутами переставала принадлежать ему, мысли шли не через мозг, а через сердце. Мысли казались тяжелыми и огромными, сердце было готово лопнуть от них.

Бешеными скачками билось оно в груди.