Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

Вы входите в просторный зал. На каждой из четырех стен — по экрану. Кресла — вращающиеся, так надо. Между ними — интервалы, так нужно. В подлокотнике каждого кресла — четыре кнопки. В начале сеанса все сиденья повернуты к экрану номер один. Вы садитесь, надеваете наушники, нажимаете кнопку звукоприема номер один. На экране фильм из жизни молодого ученого. Он хочет подарить миру свое изобретение, но его соперник вставляет ему палки в колеса. Однако с самого начала ясно, что справедливость восторжествует, и вам эта ясность почему-то не нравится, ведь вы знаете, как тернист путь каждого изобретателя. Огорчает и то, что роль молодой (по замыслу драматурга) подруги ученого исполняет престарелая жена режиссера.

Играя девушку влюбленную, Надев роскошный сарафан, Старушка — дама пенсионная, Кряхтя, вползает на экран.

«Опять эту мымру вытащили!» — бормочет зритель, сидящий справа от вас, и делает поворот на сорок пять градусов влево. Зритель же, сидящий по левую сторону, делает поворот вправо. «А я рыжий, что ли!» — мелькает у вас мысль, и вы поворачиваетесь сразу на девяносто градусов и нажимаете соответствующую кнопку звукоприема. У вас перед глазами и ушами — детективная погоня за дефективным негодяем, похитившим из частной коллекции полотно Айвазовского. Под бодрую песню о трудных буднях милиции каскадеры мчатся по улице, ставят свои машины на дыбы, лавируют между автобусами. «Все ясно, не уйдет сукин сын от погони», — догадываетесь вы и, совершив новый поворот, приступаете к созерцанию кинокомедии. Там происходит что-то очень смешное. Заливистым молодежным киносмехом смеется изящная девушка в джинсах, добротным крестьянским смехом смеется ее мать с подойником в руке, бодро хохочет молодой человек спортивно-физкультурного вида. Но это им смешно, а вам почему-то скучно. Дабы не чувствовать себя тупицей, лишенным чувства юмора, вы совершаете еще один поворот — и вот перед вами фильм из жизни животных, заснятый при помощи дальнозоркой оптики. Медведица со своими потомками расположилась на лесной полянке, бобры заняты сооружением плотины; олени пасутся в тундре. Все очень разумно, всему веришь. К тому же животные не знают, что их снимают, и поэтому, в противоположность актерам, ведут себя очень естественно. Радуясь достижениям киноискусства, вы с интересом смотрите фильм до конца и покидаете зал с чувством удовлетворения. Никаких стрессовых ситуаций! Сами того не замечая, вы сберегли частицу своего здоровья, продлили свою жизнь! А кто вам в этом помог? Вам помог ИРОД!

Увы, уважаемые читатели, должен вам сообщить, что проект этот положен в долгий ящик. До его обсуждения все ироды — в кулуарных разговорах — толковали о том, что это крупное достижение, которое приумножит славу ИРОДа. Но вот настал день обсуждения — и первым выступил Герострат Иудович, наш директор. Он признал, что сама по себе идея прогрессивно-прекрасна, но тут же трусливо добавил, что ее осуществление встретит свирепое сопротивление актеров и что даже некоторые отсталые зрители будут недовольны. За ним слово взял наш почтенный завлаб Афедрон Клозетович и долго бубнил о том, что строительство нового кинотеатра потребует колоссальных расходов, а это, учитывая хозрасчетные взаимоотношения, приведет к финансовому краху ИРОДа. После этих двух речуг стали выступать рядовые ироды, и каждый находил в проекте какой-нибудь недостаток; обсуждение превратилось в осуждение. Придя домой, я обо всем этом рассказал Насте, и она озарила меня улыбкой номер шестнадцать («Нежное сочувствие»). Но потом спросила, сказал ли я сам что-нибудь в защиту этого проекта. Я признался, что ничего не сказал.

Ночью приснился мне Юра Птенчиков. Он слезно просил меня сотворить стихотворение, состоящее сплошь из осудительных слов. Проснувшись, я сел за стол и стал слагать строфы. К полудню стихотворение было готово, я переписал его начисто, и когда на следующий день, в воскресенье, Юрик пришел к нам в гости, я прочел ему свой труд. Мой друг мгновенно выучил его наизусть. Он был в восторге, он заявил, что заимел ценное научное пособие. А вот Настя была недовольна. Она сказала, что лучше бы мне было на совещании в ИРОДе честно высказаться прозой, чем исподтишка кропать такие стихи. И тогда я решил всенародно опубликовать свое критическое творение — и тем доказать себе и другим, что я не трус.

В понедельник я явился в ИРОД раньше обычного и поспешил в демонстрационный зал, где висела свежая стенгазета «Голос ИРОДа». Видное место в ней занимала передовица Герострата Иудовича «Усилим взлет самокритики!». Поначалу решив, что мое стихотворение будет куда больше способствовать такому взлету, я хотел налепить его на передовицу — и извлек из портфеля рукопись, а также тюбик с клеем и кисточку. И тут мне стало боязно, по спине пробежал холодок. Похоронить под своим творением статью директора я не решился, я наклеил рукопись на какие-то заметки в нижнем углу стенгазеты и отошел в сторонку, дабы поглядеть на дело ума и рук своих. На фоне машинописных листков моя рукопись резко бросалась в глаза. Подписи под ней я не поставил, но ведь все ироды знают, что только один я во всем институте пишу стихи... Спине моей опять стало холодно, меня охватило чувство неуюта и тревоги, будто я вскарабкался на высоченный скользкий утес и не знаю, как с него спуститься. Тем временем в противоположном конце зала показалась чья-то фигура, начинался трудовой день... Я заторопился в свою секцию, сел за рабочий стол и стал ждать того, что будет. Оба моих секционных сотоварища отсутствовали; один был в отпуске, другой на бюллетене. Не прошло и часу, как ко мне ворвалась Главсплетня. Своим лающим голосом эта конструкторша сообщила по большому секрету, что все ироды собираются меня бить, а директор вызвал наряд милиции, чтобы посадить меня на пятнадцать суток.

— За что?! — неуверенным голосом спросил я.

— За то! — пролаяла Главсплетня и удалилась.

Волна тоскливого страха накатила на меня. В мозгу возникло четверостишие:

Стихи писал я смело, Имел отважный вид, — Но стал бледнее мела, Узнав, что буду бит.

Минут двадцать я сидел, ожидая, что сослуживцы ворвутся в комнату и приступят к кулачной расправе. Но никто не нарушил моего одиночества. Тогда я решился пойти в демонстрационный зал, поглядеть, что там делается. Возле стенгазеты стояли несколько иродов и обсуждали мое творение. Оказывается, никто из них не собирался меня бить, ибо каждый считал, что к нему лично стихотворение никакого отношения не имеет. И каждый, с плохо скрываемым удовольствием, печалился за своих сослуживцев, которых я так метко разоблачил. При этом все стоящие возле стенгазеты со смаком перечисляли имена тех иродов, которых в данный момент поблизости не было. Мне стало ясно, что никакого рукоприкладства по отношению ко мне не предвидится. И никакой милиции в зале не видно. Все Главсплетня мне набрехала!

Дело окончилось тем, что стенгазета была снята со стены, а директор Герострат Иудович дал мне выговор в приказе «за нетактичное поведение». Перед этим он вызвал меня в свой кабинет и доверительно сообщил, что он скрепя сердце вынужден дать мне этот выговор, а не то завлаб Афедрон Клозетович будет на него в обиде за то, что он, директор, никак не наказал меня. Ведь всем ясно, что в моем стихотворении речь идет именно о завлабе.

С успокоенной душой вернулся я в свою секцию и принялся за работу. К концу рабочего дня ко мне неожиданно заглянул Афедрон Клозетович. Он поинтересовался, как идут мои изобретательские дела, а потом вдруг хитро улыбнулся и сказал:

— Это, конечно, между нами, но очень понравился мне ваш стишок. Очень хитро и тонко вы нашего Герострата Иудовича на перо поддели! Прямо-таки живой словесный портрет его дали!

Уважаемый Читатель! Дабы вы были вполне в курсе дела, приведу здесь свое стихотворение полностью. Если оно придется вам по душе — можете его переписать и вывесить на видном месте в своем учреждении. Это, несомненно, послужит повышению уровня товарищеской самокритики.

МОЕМУ СОСЛУЖИВЦУ

Ты — мой сослуживец, однако Скажу тебе честно, как друг: Ты — Сволоч без мягкого знака, Ты — Олух, Лопух и Бамбук! Ты — Хам, Губошлеп, Забулдыга, Нахлебник, Кретин, Обормот, Обжора, Бесстыдник, Ханыга, Растратчик, Раззява, Банкрот! Ты — Трус, Паникер, Проходимец, Прохвост, Лихоимец, Злодей, Обманщик, Стяжатель, Мздоимец, Ловчила, Лентяй, Прохиндей! Ты — Лжец, Анонимщик, Иуда, Фарцовщик, Охальник, Наглец, Поганец, Подонок, Паскуда, Тупица, Паршивец, Стервец! Ты — Рвач, Пасквилянт, Злопыхатель, Алкаш, Охломон, Остолоп, Пижон, Подхалим, Обыватель, Фигляр, Саботажник, Холоп! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Годами молчал я, как рыба, — Но правду поведать пора!.. Скажи мне за это спасибо И в честь мою крикни: УРРРА!

8. Квартирные невзгоды

Читателям почему-то всегда интересно, женат или холост герой того или иного повествования, даже если само повествование не очень их интересует. Рад объявить уважаемым читателям, что я женат. И, представьте себе, — удачно.

Скажу, холостякам назло, Что мне с женою повезло, — Я создал прочную семью, А мог нарваться на змею!

В юности я мечтал, что подругой моей жизни станет неведомая немая красавица. Но потом прочел где-то, что зарегистрированы случаи, когда немые обретали дар речи и тогда становились очень горластыми и разговорчивыми. Поэтому поиски мои окончились тем, что я взял в жены говорящую, но не говорливую девушку с мягким, добрым характером. И имя у нее спокойное, уютное: Настя. И профессия у нее тихая, бессловесная: она — массажистка. Мы живем душа в душу — хоть иногда и конфликтуем. В характере Насти есть кое-какие загогулины, и это даже хорошо, это делает нашу жизнь более интересной.

Пусть жена полна серьезности, Ей за это честь и слава, Но один процент стервозности — Не отрава, а приправа.

Свадьбу мы справили скромно. На ней, кроме Насти и меня, присутствовали наши родители, а из гостей — три Настины сослуживицы и мой друг-иномирянин Юрик. Я заранее упросил отца и мать не сопровождать празднество музыкой, и просьба моя была выполнена. Вот только тетя Рита не воздержалась от шума, объявила «пятиминутку смеха», которую растянула минут на пятнадцать. Из вежливости пришлось и всем остальным подхохатывать ей.

Вскоре после рождения дочки у нас устроилось дело с жильем, и мы с Настей и Таткой поселились на Гражданском проспекте в отдельной двухкомнатной. Я заранее предупредил супругу, что никаких телевизоров, транзисторов и прочих шумовых изобретений не потерплю в нашем жилище, и она согласилась. Но тишина в квартире зависит не только от ее обитателей. Оказалось, что над нами живет выпускница консерватории, владелица мощного рояля, а под нами — семейка, обожающая рок-музыку. Когда музыкантша слишком громко начинала наяривать на рояле, я посылал наверх Настю, чтобы она попросила ее играть потише. А когда снизу доносились яростные шумовые вспышки, я сам спускался к меломанам и вежливо просил их прекратить это звукоблудие. Но уговоры наши почти никакого действия не оказывали, и я понял, что нужно искать обмен.