Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.

— Будет исполнено, Виктор Федорович...

— А чего ж раньше не было исполнено? И с механизмами у вас тоже, как здесь выражались некоторые руководители, неполадки. А отчего неполадки, отчего аварии? — вдруг рассердился Абросимов, глядя уже не на Голубева, а на всех. — Оттого, что нормальное понятие, которое в наши дни каждому колхознику ведомо, что механизмам нужен планово-предупредительный ремонт, — будто выветрилось у всех из головы. Предупреждаю: за ремонтом буду следить лично! — сказал он все так же сердито и исподлобья глядя на всех. Достал папиросу и строго постучал ею по коробке. Потом — закурил.

— Неполадки! Мелочи! — зло пыхнул он дымом. — А каждая такая неполадка тысячи тонн угля стоит. Об этом не вредно бы помнить. Вот вас, товарищ Беловежа, что вас тормозит? — неожиданно обратился он к голубоглазому гиганту с русой окладистой бородой, более похожему на полярника-медвежатника. чем на донецкого инженера. Во время совещания он старательно все записывал себе в блокнот, как еще недавно записывал в тетрадь лекции в институте.

Вопрос управляющего застал его врасплох: он смутился, вспыхнул, зарумянился, и теперь никакая, даже самая густая борода не могла скрыть его желторотой молодости.

Впрочем, управляющий уже сам ответил на свой вопрос:

— Ваша главная болячка — нижний штрек на втором участке, и вы это отлично знаете. Знаете — и терпите. А нужно всеми силами, сколько есть, навалиться на этот растреклятый штрек, дать настоящее опережение и расширить, к черту, узкое место. Так? Так! Отчего же вы этого не сделаете?

— Так ведь добыча, товарищ управляющий... — пролепетал сконфуженный, но самолюбивый, как все молодые инженеры, Беловежа.

— А добычу надо давать! А как же? Нам с вами не за то зарплату платят, что мы породу на-гора даем, да на террикон ее вышвыриваем. Уголь надо давать! И столько — сколько страна требует. Вот я и спрашиваю вас: когда будем настоящий уголь давать?

Но смотрел он теперь не на Беловежу, а на Светличного, и тот понял, что этот вопрос ему, и тотчас же почтительно встал.

— Как у вас на «Крутой Марии» дела, товарищ Светличный? — сухо и даже как бы намеренно официально спросил Виктор.

— Как вам известно, Виктор Федорович, мы в прорыве из-за неожиданного сброса на третьем участке, — спокойно, но тоже с подчеркнутым вниманием к вопросу начальника доложил Светличный.

— Ну, а когда же вы этот сброс пройдете?

— Обещаю, что через десять дней «Крутая Мария» будет давать план, Виктор Федорович.

— Через десять дней? — вздохнул Виктор. — Долго, долго... — но подумал он сейчас не о «Крутой Мария», а об остальных шахтах, которые и через десять дней плана выполнять не будут, и ему стало вдруг тоскливо и тошно, как уже часто бывало в последние дни, словно он попал в липкую, тянучую трясину, а выкарабкаться ему оттуда не дают, барахтаться же в тине — противно.

— Ну, а остальные когда обещают? — хрипло спросил он и посмотрел при этом в окно, словно оттуда, а не от заведующих, должен был прийти правдивый ответ.

— Да ведь вы, Виктор Федорович, такую программу нам начертали, такую программу-максимум, — разведя руками, а потом с хихиканьем потерев ими, ответил Посвитный, — что для ее реализации время, время надобно! Но приложим. Все усердие приложим. И в кратчайший же срок.

— А между тем, — поморщившись, перебил его Петр Фомич, — управляющий требует, и в этом я его целиком поддерживаю, только одного; наведения элементарного, обязательного порядка на шахте. Для этого никаких особенных подвигов не надо.

— Ну, — улыбнулся Андрей, — чтоб теперь да быстро навести порядок — как раз подвиг, нужен. И, как на подвиг, надо поднять людей на это дело. Так прямо и сказать им: от каждого требуется подвиг.

А Виктор все смотрел в окно.

«Долго, ох, долго!» — думал он, и только одно это тоскливое слово и дребезжало в его ушах. Вот и деревья зазеленеют, и акации зацветут, и весна в срок выполнит свой радостный план, а Виктор все еще будет барахтаться в трясине... А долг будет расти да расти...

После совещания, когда они остались втроем — Виктор, Андрей и Светличный, — Андрей сказал молодому управляющему:

— Ну, брат, ты прямо как художник нарисовал картину состояния шахт.

— Да, но картина-то невеселая... — вздохнул Виктор.

— Зато, зная болезнь, ее лечить легче.

— Долго, ох, долго!

— Ничего. Мы тебе все поможем. Обещаю, что два месяца никто тебя клевать не будет. Не дадим! А ты спокойно выправляй дело.

— Тем более что курс ты наметил верный, — прибавил Светличный.

— Ты думаешь? — рассеянно пробормотал Виктор.

Как на совещании, так и сейчас, он избегал встречаться взглядом со Светличным: ему казалось, что тот смотрит на своего молодого начальника чуть-чуть насмешливо. Виктора давно уже мучило, что так и не удалось ему поговорить со Светличным откровенно и по душам. Не пора ли все-таки это сделать?

— Ты извини меня, Федя, — хрипло и опять не глядя на Светличного, сказал Абросимов. — Мне перед тобой, ей-богу, неловко...

— Почему? — изумился тот.

— Ведь если по правде, по справедливости, так тебе бы здесь руководить, а мне бы тебе подчиняться...

— Вот ты о чем! — чистосердечно расхохотался Светличный, но потом, увидев, что для Виктора это слишком серьезно, придвинулся ближе к нему и сказал, свирепо нахмурив свои косматые брови: — Ты это выбрось, выбрось из головы. Партия лучше знает, кого из нас куда ставить. А я к тебе дорогою душою, — слышишь? — дорогою душою готов и подчиняться и помогать, — и он протянул Виктору руку.

Тот растроганно схватил ее.

— Ну, спасибо! Слушайте, хлопцы! — вдруг, сразу повеселев, вскричал он. — А давайте-ка все ко мне в гости. Ведь мы за этими чертовыми делами так ни разу по-человечески и не встречались.

Друзья охотно согласились, и они шумной, ребячьей ватагой ворвались в новый директорский дом.

Даша обрадовалась им. Обрадовалась гостям, обрадовалась тому, что Виктор рано пришел домой, — не часто она теперь его видела. Она сразу же засуетилась, захлопотала, забегала.

— Сейчас, сейчас буду вас кормить! — посулила она на бегу. — Ведь вы же, как черти, голодные?..