Собрание сочинений в пяти томах

Роман был перепечатан Еленой Сергеевной не менее двух раз — в 1940 г. и в 1963-м. Первый из этих двух списков (точнее, тусклый, 3-й или 4-й, экземпляр машинописи) сохранился в бумагах П. С. Попова в ОР ГБЛ. Ф. 547. К. 11. Ед. хр. 2–3. Второй уцелел в фотокопии, снятой в 60-е годы (в фондах ОР ГБЛ отсутствует).

Особая ценность этих списков обозначилась тогда, когда выяснилось, что рукописи последней редакции романа, рукописи, с которыми Е. С. работала, приводя в порядок роман, сохранились не полностью. С уверенностью можно сказать, что недостает одной тетради (в Протоколе о поступлении рукописей Булгакова в ОР ГБЛ в 1966 г. значится на одну тетрадь романа «Мастер и Маргарита» больше, чем имеется в наличии); по-видимому, отдельных вкладных листов — с текстами начала 1-й главы и начала главы 5-й, описанием приключений Ивана в чужой квартире в главе 4-й и др.; возможно, каких-то записей. Таким образом, полностью последняя редакция романа дошла до нас только в списках Е. С. Булгаковой.

Эти списки несколько отличаются один от другого. Машинопись 1940 г. — почти копия имевшегося у нее текста. Хотя исследование показывает, что уже тогда Е. С. обращалась к предшествующим редакциям романа, в основном к первой полной, рукописной редакции 1937–1938 гг. Машинопись 1963 г. говорит о новом этапе ее глубокой и внимательной текстологической работы; к этому времени уже подготовившая ряд произведений Булгакова к печати, Е. С. лучше знает тексты писателя в целом и закономерности его стиля; лучше понимает его распоряжения; иногда принимает смелые текстологические решения. Так, в 1963 г. ею включен в текст романа великолепный, но снятый автором последний абзац 32-й главы («Так говорила Маргарита…»), вследствие чего заключающая фраза о прокураторе Иудеи повторена в романе не трижды, как это было замыслено автором, а четырежды. (Следуя уже сложившейся традиции, мы сохраняем эти снятые автором, но вошедшие во все издания его романа любимые читателями строки).

Все ли точно расшифровано Еленой Сергеевной в оставленных ей распоряжениях покойного писателя и всегда ли верна ее правка? Нет, расшифровано ею не все.

«Откуда ты родом?» — «Из Эн-Сарида», — отвечал Иешуа Га-Ноцри в машинописи 1938 г. В главе 2-й Булгаков вычеркнул Эн-Сарид и заменил его Гамалой. В главе 26-й осталось неисправленное: «И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида…»

Эта не замеченная Еленой Сергеевной неувязка, след незавершенности работы над романом, в настоящем издании сохранена. (Напомню, что Е. С. была не только помощницей, но и доверенным лицом писателя; в ее пользу составлены его прижизненная доверенность и посмертное завещание; у нее были особые права, каких другие текстологи и редакторы Булгакова не имеют.)

Есть в правке Е. С. и ошибки, практически неизбежные для первого редактора столь сложной рукописи. В нескольких случаях она переставила слова («ничего нет удивительного» — «нет ничего удивительного»), неправомерно сгладив интонацию. В характерном для Булгакова выражении: «острым слухом уловил прокуратор далеко и внизу» — опустила союз «и». Сочла непонятным выражение в эпилоге: «Он проходит мимо нефтелавки, поворачивает там, где покосившийся старый газовый фонарь…» и ввела слово «висит»: «где висит старый газовый фонарь»; ошибка, усугубленная тем, что речь скорее всего идет не о висящем, а о стоящем косо («покосившемся») газовом фонаре. Ошибки, там, где их удалось выявить, в настоящем издании устранены. В нескольких случаях в связи с неполной сохранностью рукописей все еще трудно определить, автору или его первому редактору принадлежит тот или иной оборот, слово, знак препинания.

Роман впервые был опубликован в журнале «Москва» (1966. № 11; 1967. № 1) по тексту Е. С. Булгаковой, но с обширными и произвольными сокращениями, сделанными редакцией журнала. По тому же тексту — с разрешения Главлита полностью — был затем опубликован за рубежом, на русском языке и в переводах.

В нашей стране без купюр вышел уже после смерти Елены Сергеевны — в кн.: Булгаков М. Белая гвардия. Театральный роман. Мастер и Маргарита. М.: Художественная литература, 1973. Издание готовилось по сохранившимся в ОР ГБЛ неполным рукописям последней редакции (10.1 и 10.2), с несколько произвольным включением отдельных страниц по машинописи Е. С. Булгаковой (1963) и столь же непоследовательным использованием отдельных ее стилистических и редакторских исправлений, в том числе ошибочных. С 1973 г. переиздания и переводы идут уже по этому изданию.

Первое издание с собственно научно-текстологической подготовкой, с серьезным исследованием сохранившихся рукописей последних редакций и машинописи 1963 г., было предпринято киевским издательством «Дніпро» (Булгаков М. Избранные произведения. В 2-х томах. Т. 2. 1989, текстологическая подготовка Л. Яновской). Но и тогда некоторые важные архивные материалы еще не были открыты и исследованы текстологом.

В основе настоящего издания романа текст, подготовленный Е. С. Булгаковой в 1963 г., с уточнениями и исправлениями, обусловленными сравнением с ее же машинописной редакцией 1940 г. и новой сверкой по всем доступным авторским рукописям романа; использован также опыт текстологической работы с другими произведениями прозы Михаила Булгакова.

Лидия Яновская

Письма

Перевернута последняя страница «Мастера и Маргариты», и перед читателем — письма Михаила Булгакова.

Несмотря на войны и революции, скитания и переезды, дошедшее до нас эпистолярное наследие писателя достаточно обширно. А ведь условий для сохранения писем не было никаких — скорее напротив, существовали веские причины для их уничтожения. Сложности переписки были связаны, например, с тем, что тот, кому отправлялось письмо, — находился в эмиграции (брат М. А. Булгакова, Н. А. Булгаков, Евг. Замятин, актриса М. Рейнгардт). Кто-то из постоянных адресатов писателя подвергался высылке (как П. С. Попов с женою), кто-то — аресту (как Н. Н. Венкстерн), а кто-то «просто» жил в страхе, видя творящееся вокруг. До нас дошли сведения о том, что часть булгаковских писем была уничтожена одним из адресатов, опасавшимся обыска. Тем более удивительно и радостно, что немалая часть эпистолярии сохранилась.

Собрание булгаковских писем сегодня, бесспорно, нельзя полагать оконченным, всех его адресатов — выявленными. Так, совсем недавно, разбирая архив Г. Н. Гайдовского, драматурга и театрального критика, Д. В. Виноградова обнаружила листок с написанной рукою Булгакова (и, заметим, чрезвычайно характерной для него) фразой: «Мучительно думать, что в стране, давшей Пушкина и Гоголя, существуют десятки миллионов людей, никогда не слыхавших о них». Тут же стоит и подпись: «Михаил Булгаков». Не исключена возможность, что отыщутся письма к таким близким писателю людям, как братья Эрдманы, Н. Н. Лямин, В. В. Дмитриев, либо — к связанным с Булгаковым общими замыслами и самой работой Таирову, Шостаковичу и другим. Можно надеяться, что с расширением возможности занятий в архивах и упорядочением накопленных в них материалов, с чем естественно связан рост нашего исторического самосознания, — находки еще появятся, как сенсационно (но и закономерно) всплыл из небытия сохраненный в досье ОГПУ-КГБ дневник Булгакова, — и дополнят новыми существенными деталями, достоверными штрихами облик писателя в историко-культурном контексте времени.

Известный сегодня круг адресатов включает в себя литераторов (Вересаев, Замятин, Венкстерн, Слезкин), актеров и режиссеров (Станиславский, Лужский, Судаков, А. Д. Попов, Рейнгардт), композиторов (Асафьев, Дунаевский), деятелей театра и пр. Но в общем массиве писем выделяются пять наиболее значительных комплексов: письма к родным; к брату, Н. А. Булгакову; к В. В. Вересаеву; к близкому другу, П. С. Попову, и, наконец, — к жене, Е. С. Булгаковой.

Очень важный для становления писателя, ранний период его жизни отражен лишь в письмах к родным, заслуга сбережения которых всецело принадлежит сестре Булгакова, Н. А. Булгаковой-Земской. Еще в юности, курсисткой-филологом, Н. А. Булгакова начала собирать семейный архив, включая в него свои дневники и семейную переписку. Письма брата, талантливость которого была ею рано осознана, она сохраняла особенно тщательно, на протяжении десятилетий перевозя их из города в город, с квартиры на квартиру. Н. А. Булгакова подготовила основную часть переписки к печати, снабдив письма ценными комментариями и указав многие факты и подробности, известные только ей или членам булгаковской семьи. Но первая публикация этой переписки состоялась, к сожалению, уже после ее кончины.

Письма к родным, брату, Вересаеву, П. С. Попову примерно одной и той же протяженности во времени — свыше десятилетия. Письма же к Е. С. Булгаковой, написанные за сравнительно краткий промежуток времени, два с небольшим летних месяца (когда Е. С. Булгакова отдыхала с детьми в Лебедяни, замятинских местах), — тем не менее равны по объему уже упоминавшимся перепискам. Это, конечно, яркое свидетельство необычайной интенсивности общения.

Выстраивается последовательность «смены адресатов». Вначале — часты письма родным, из Вязьмы и Владикавказа, Тифлиса и Батума, наконец, из Москвы. Далее, в Москве уже появляется круг профессиональных знакомств, завязываются издательские и театральные связи. Вехами напряженной работы середины — конца 1920-х годов становятся письма, записки, заявления в театры, художественные советы и дирекции, режиссерам. Затем, с конца 1920-х годов, когда сорваны планы и надежды на публикации и сняты с репертуара все пьесы, — рождаются длинные, многостраничные послания к П. С. Попову, Вересаеву, брату. В них отлученный от читателя и зрителя, будто брошенный в пустоту, Булгаков стремится выговориться. «Боюсь, что письмо длинно, — будто в извинение за „навязчивость“ сетует писатель, третий день составляя послание П. С. Попову. — Но в полном моем одиночестве давно уже ржавеет мое перо, ведь я не совсем еще умер, я хочу говорить настоящими моими словами!»

В данном томе представлена лишь часть писем, известных ныне. При отборе хотелось и показать максимально широко спектр знакомств и интересов писателя, и передать живое ощущение меняющегося времени, и, конечно, представить принципиальной важности обращения к властям. Из-за «избранности» документов (связанной с ограничениями объема) и заведомой неполноты собранного труды и дни писателя будут очерчены порой лишь пунктирным, рваным абрисом. Так, только что отзвучали трагические ноты письма к Правительству 28 марта 1930 года, — а следующее письмо рисует нам едущего на летний отдых и, кажется, вполне беззаботного человека, любующегося бегущими перед окном вагона видами и в двух коротких открытках дважды напоминающего об отданном портному костюме. Но без редкой, отчаянной жизнестойкости, заметим, и не мог бы состояться писатель, чья творческая зрелость пришлась на страшное время отечественной истории.