Собрание сочинений в шести томах. Том 6

— Побывал вот за Невой, на огневых позициях, — сказал он нам. — И по традиции самолично выстрелил из пушки, в расчете которой начинал свою военную службу. Пальнул, попятно, по врагу, по тем целям, стрельбу по которым вы сегодня видели. Присаживайтесь, дорогие друзья корреспонденты, гостями будете. А ну-ка, по штрафной обоим!

Сидим, закусываем водку шпротами, слушаем веселый, разноголосый шум подгулявшей компании, и снова думается о контрастах войны. Там, на снегу в кустарнике перед Спиртстроем, кто-то, может быть, все еще дожидается санитаров, а здесь, в нескольких километрах от тех кустов, именинное пиршество. А вместе из всего этого, как из пестрой смальты, складывается многоцветная, казалось бы, ничем меж отдельными штрихами и мазками не связанная и вместе с тем прочно скомпонованная воедино общим своим напряжением суровая картина войны. Может быть, уже завтра те, кто сегодня сидит здесь, за дощатым, самодельным столом, тоже будут лежать там, на прошитом пулями торфянике…

Майор Лаптев как бы угадал наши мысли.

— В основном-то мы воюем, товарищи корреспонденты. Посидеть вот так с друзьями удается редко. Впервые, пожалуй, за четыре месяца собрались все за одним столом. Воюем, бывает, и иначе, чем вы увидели сегодня за Спиртстроем. Случается, как говорят кавалеристы, и в пешем строю ведем бой. Снарядиков, снарядиков не хватает. Хотя, как мы слышали, рабочий класс Ленинграда выпускает их немало, в таких-то чертовских условиях. Было у нас недавно дело… Это я насчет пешей войны… Понадобилось набрать добровольцев в ударную группу для атаки на известное вам Усть-Тосно. Задача нелегкая. Вы же знаете, как немцы насыщают огнем свою оборону. Мы от бойцов ничего этого не скрыли. «Идете, — говорим, — на смерть, товарищи». И что же? Выстроили одно отделение. «Кто?» Поднялись все руки. Выстроили второе — опять все руки. Третье… Словом, добровольцев назвалось раз в десять больше, чем было надо. Пришлось просто отбирать, называя фамилии.

Мы вспомнили рассказ бойца в землянке под Усть-Тосно о том, как он «заимел зуб» на своего политрука, товарища Виноградова, за то, что тот не пустил его, беспартийного, вместе с коммунистами в группу для штурма дзота. Мы рассказали об этом командирам за столом.

— Ну вот, везде так, — сказал Лаптев. — Но вы согласны, что такие случаи переоценить трудно? Они яркие свидетельства патриотических чувств наших бойцов, их боевого порыва. Каждый из них знает, что речь идет о прорыве вражьего кольца вокруг Ленинграда, о миллионах людей, которых немцы хотят заморить голодом и запугать обстрелами и бомбежками. Вы можете нам сказать: это не дело артиллеристов — бить немцев штыками. На то, дескать, вы и артиллеристы, чтобы громить их из пушек. Мы ответим: дело каждого из нас — бить врага любым оружием, каким бьется. А что касается пушек, то и из них наши ребята стреляют неплохо. Наши пушки тяжелые, крупные. И работа с их помощью проделывается крупная. Кое-что вы увидели сами сегодня, да командир полка вам, надо полагать, рассказывал.

Лаптев говорит с увлечением:

— Некоторые из наших бойцов и командиров ужо имеют в своем активе стрельбу прямой наводкой из тяжелых орудий. На днях перед нами была поставлена задача — выдвинуть одно орудие поближе к противнику и бить по видимым целям, по огневым точкам. Мы установили орудие на берегу Тосны, за которой, как вы знаете, сидят немцы. Расстояние до них — ну не больше пятисот метров. Командовал орудием командир взвода Никитин. Вкопанное в землю, насколько это только возможно, орудие Никитина проработало там не час и не два, а целых четверо суток. За это время в Ивановской было разбито и сожжено его снарядами с десяток домов и разрушены два дзота.

Кто-то из командиров вставил:

— Стрельба прямой наводкой — дело не простое. Она требует большой отваги, находчивости, воли. Это же схватка в открытую, один на один.

— Точно, — подтвердил Лаптев. — На четвертые сутки немцы засекли орудие и устроили на него огневой налет с закрытых позиций. Но орудие не умолкло. Тогда и немцы стали бить по нему прямой наводкой. Окончилась эта дуэль, однако, в пользу Никитина. Замолчала все-таки не его пушка, а немецкая.

Лаптев, как и Гусаров, рассказывает о накопленном артиллеристами опыте, о том, что нового внесла война в их боевую работу. Артиллеристы этой части справляются сейчас с чрезвычайно сложными задачами, притом в очень короткие, никакими уставами не предусмотренные сроки. Перестановка тяжелых орудий, расширение радиуса обстрела производятся буквально в несколько десятков минут. Возможно, это потому, что в орудийном ровике уже подготовлены места для разворота вправо it влево, о чем артиллеристы заботятся заранее. Они ужо давно поняли, что война требует смекалки и находчивости, умения предусмотреть каждую мелочь.

Когда мы собрались уходить, Лаптев попросил:

— Дайте кто-нибудь блокнот, черкану пару слов ленинградцам.

Я следил за его рукой. Именинник торопливо писал:

«Товарищи ленинградцы! Посылая сегодня во вражеский стан свои тяжелые снаряды, мы, артиллеристы, вспоминаем вас, делающих их. Знаем, что для этого вы не спите ночей, не знаете отдыха, переносите бомбежки и обстрел города. Мы помним об этом и не допускаем ни одного напрасного выстрела. Вы делаете отличные снаряды — все до единого они рвутся, сокрушая цели. За это вам спасибо.

Давайте побольше вашей продукции. А мы обещаем использовать ее так, что под ударами выкованной вами стали лопнет огневое кольцо вокруг города Ленина и вшивые гансы найдут себе могилу на болотистой невской равнине».

Мы рассказали Лаптеву о том, что увидели в этот день в районе Спиртстроя, о том, как успешно действовали орудия их 24-го полка, хотя и с малым числом снарядов, и как все же захлебнулась наша атака.

— Не знаю, — сказал он, хмурясь, — но что-то тут не того. По-моему, надо поднакопить побольше сил и боеприпасов и только тогда наступать. Но, товарищи дорогие, над нами командование, и ему виднее. Не берусь рассуждать в масштабах не только всего фронта, а даже и нашей Пятьдесят пятой армии, во главе с генералом товарищем Лазаревым [4] .

4

Рассказ о действиях артиллеристов подполковника Николая Алексеевича Гусарова после опубликования в журнале «Октябрь» был в декабре 1964 года перепечатан газетой «Кузбасс». Главе этой дали название: «О нашем генерале». Прочитав вводку, я понял почему. В вводке было сказано:

«Уже добрый десяток лет на Кемеровском руднике живет человек, которого называют здесь не иначе как «наш генерал». Это Николай Алексеевич Гусаров. И пожалуй, за все годы не было на руднике ни одного собрания молодежи, где бы не прозвучала пламенная речь этого старого комсомольца, ставшего генералом Советской Армии».

Дальше говорилось, что генерал «человек скромный и о себе говорит мало». Вот почему газета решила опубликовать рассказ об одном из эпизодов его боевой работы на Ленинградском фронте.

А несколькими днями позже пришло письмо от бывшего майора Лаптева. «Вскоре после посещения вами нашего полка Гусаров ушел работать в штаб артиллерии Лен. фронта, а полком стал командовать я», — написал Лаптев. Письмо его большое, очень интересное. Автор командовал полком около двух лет (потом стал командовать артиллерийским соединением). В начале 1942 года полк был переброшен на Волховский фронт и в январе 1943 года участвовал в прорыве блокады.

Публикуя «Записи военных лет» в «Октябре», я обращался к читателям — участникам и свидетелям обороны Ленинграда с просьбой сообщать мне о всех замеченных промахах, ошибках, неточностях. В. К. Лаптев на это ответил: «Кое-какие неточности есть. Промахов и тем более ошибок не усмотрел»,

8

«Командованию видней»… Мы призадумались над этими словами.

Нами немало написано в нашу газету, и почти все написанное напечатано. Но о чем оно? О том, как воюют наши бойцы, наши лейтенанты, капитаны, майоры, полковники. А командование-то — это кто? Это уже которые повыше званиями — генералы и маршалы. Это им, значит, генералам и маршалам, «все виднее», и только они смогут по-настоящему объяснить нам причину неудач на берегах злосчастной речки Тосны.

Мы зашли в оперативный отдел штаба армии, к ужо знакомому нам полковнику Черпаченко, в ту минуту, когда один из работников отдела кричал в телефонную трубку:

— «Хозяин» приказал любой ценой взять Путролово. Сказал: если, мол, что — пусть Бондарев идет сам.

Мы поинтересовались, в чем дело, куда такой отважный командир дивизии, как Андрей Леонтьевич Бондарев, должен идти сам.

— В бой, в атаку, — со злостью, неведомо к кому обращенной, ответил нам Черпаченко. — Не удержал Путролово своевременно. Вот пусть и берет его снова.

— Но почему сам? Ведь еще Чапаев говорил, что…

— Чапаев, Чапаев… — Полковник плюнул на пол. Это был вполне интеллигентный военный, и нас до крайности удивил его плевок.

Он, наверно, понял это и объяснил:

— Вы же знаете, конечно, что сейчас мы проводим довольно широкую наступательную операцию, ближайшей целью которой является захват Красного Бора, Ивановской и других расположенных там населенных пунктов, а затем и прорыв на Мгу. Дорога же нужна, дорога! А ни черта не получается. Пет у нас дороги. Сто двадцать пятая и Двести шестьдесят восьмая немножко продвинулись, по об этом продвижении совестно говорить, имея в виду число потерь, ту цепу, какой оно оплачено. До двух третей мы потеряли в этих дивизиях убитыми и ранеными.

Вновь передо мной встала обсыпанная первым снежком торфянистая равнина меж Сппртстроем и берегом Тосны и застывшие на ней среди ракитника серые недвижные комочки. А полковник нервно продолжал:

— Ну и вот, командиры, большие командиры сами идут в бой, как рядовые. В ночь с первого на второе октября в передовых цепях наступающего Второго полка Восемьдесят шестой дивизии были не только комиссар полка, но комиссар и командир дивизии. А зачем?

— А зачем это было приказано сейчас и полковнику Бондареву?